Сражение, состоявшееся 6 октября 1812г. (все даты приводятся по старому стилю) при реке Чернишне, занимает важное место в истории Отечественной войны 1812г. (1). Оно положило конец бездействию основных сил противоборствующих сторон и ознаменовало собой начало второго этапа войны, который закончился отступлением и гибелью Великой армии. Подготовка к Тарутинскому сражению, его ход и результаты описаны в специальных исследованиях и обобщающих трудах по истории Отечественной войны. Однако, несмотря на хорошую изученность, тема остается актуальной — из-за наличия фактических ошибок и спорных вопросов, недостаточной детализации и полноты описаний, а также благодаря расширению источниковой базы. В данной работе на основе анализа введенных в научный оборот делопроизводственных документов и свидетельств современников предпринята попытка реконструировать процесс подготовки русской армии к Тарутинскому сражению.

2 сентября 1812 г., после оставления Москвы, русские войска совершили фланговый маневр и 7 сентября, выйдя на старую Калужскую дорогу, расположились лагерем у деревни Красная Пахра. Активизация неприятельского авангарда заставила 15 сентября покинуть это место и начать постепенное отступление в сторону Калуги. 21 сентября армия остановилась на заранее выбранной позиции у села Тарутино, где планировалось встретить неприятельские войска и дать им бой.

Однако 23 сентября в Главную квартиру приехал бывший французский посол в России Ж.-А.-Б.Лористон с мирными предложениями от Наполеона. Переговоры с главнокомандующим армиями генерал-фельдмаршалом М.И.Кутузовым привели к приостановке боевых действий между основными групировками противоборствующих сторон. Благодаря этому русские войска получили возможность отдохнуть и укрепить свои силы. В Тарутинский лагерь прибывали пополнения, в том числе казачьи полки, доставлялось продовольствие и фураж, подвозились боеприпасы и медикаменты. В то время как боевые действия между главными силами были приостановлены, широкий размах получила “малая вонйна”. Армейские партизанские партии и отдельные отряды, местное население и ополченцы вели активную борьбу в окрестностях Москвы, нападая на транспорты и команды фуражиров, уничтожая группы регулярных французских войск и банды мародеров.

Главные силы русской армии стояли в лагере за Тарутиным, на правом берегу реки Нары. На левом берегу находился авангард под командованием генерала от инфантерии М.А.Милорадовича, впереди которого были выставлены аванпосты, подчинявшиеся генерал-лейтенанту Ф.К.Корфу. Как сказано выше, после приезда Лористона в Главную квартиру активные боевые действия прекратились, на аванпостах начали происходить мирные встречи между противниками. При этом бездействие передовых войск было относительным. Днем серьезных столкновений не происходило, однако ночью казаки постоянно тревожили неприятельские аванпосты. В письме к М.С.Воронцову английский представитель при Русской армии бригадный генерал Р.-Т.Вильсон писал, что сразу после визита Лористона казаки захватили не менее 43 кирасир ночью и 53 – утром 2. В Журнале военных действий указывалось, что 27 и 28 сентября из авангарда были доставлены 4 военнопленных офицера и 346 рядовых. По рапорту Милорадовича 29 сентября сделана запись о нападении казаков на неприятельские пикеты и захвате лошадей. 3 октября из авангарда были присланы 1 офицер и 37 рядовых 3. Таким образом, положение на передовой линии в целом оставалось напряженным.

К началу октября русская армия значительно окрепла. Армейские части были укомплектованы за счет расформированных егерских полков, распределения сводных гренадерских батальонов и прибывшего пополнения. Кавалерийские полки пополнились лошадьми, артиллерия — боеприпасами. К армии был присоединен 1-й конный полк Тульского ополчения. Кроме того, численность иррегулярной конницы увеличилась за счет следовавших с Дона 26 казачьих полков. Согласно paпорту от 6 октября 1812г. “состоящих на лицо, могущих быть в строю и действии людей” в армии было 88 386 человек4. В это число входили 255 штаб-офицеров, 2 281 обер-офицер, 69 581 нижний чин и 11 179 распределенных по частям воинов Московского ополчения. Из нижних чинов в строю находились 5 090 унтер-офицеров, 51 046 старослужащих солдат, 16 215 рекрут и 2 320 музыкантов. При этом кавалерия насчитывала 10 207 человек, пехота - 68 202 и артиллерия - 9 977. При армии состояло 620 орудий (216 батарейных, 292 легких и 112 конных). Вместе с тем, в рапорт не были включены казачьи полки (примерно 24 тыс. человек), некоторые армейские части, находившиеся, вероятно, в составе партизанских партий и отдельных отрядов (около 7,6 тыс.), а также воины Смоленского ополчения (не менее 8 тыс.)5. Следовательно, общая численность русской армии составляла приблизительно 128 тыс. человек. При этом в Тарутинском лагере и авангарде находилось не более 120 тыс. человек. По крайней мере, при расчете продовольствия в начале октября общую численность армии полагали равной 120 тыс.6

После вступления армии Наполеона в Москву за отходящими русскими войсками должен был следовать авангард французов под командованием маршала И.Мюрата. Потеряв из вида в первых числах сентября основные силы русских, он обнаружил их уже на старой Калужской дороге и следовал за ними до реки Чернишни. Здесь с 23 сентября авангард оставался в бездействии, наблюдая за стоявшими в Тарутинском лагере войсками.

Противостоящий главным силам русской армии отряд Мюрата состоял из четырех резервных кавалерийских корпусов, 5-го армейского корпуса, 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса и полков Висленского легиона Императорской гвардии. Свои войска Мюрат расположил перпендикулярно старой Калужской дороге, по обоим берегам Чернишни: от впадения ее в реку Нару до деревни Боковинки (Ильино) и далее по берегам впадавшего в Чернишню ручья Десенки до деревни Тетеренки. Река и ручей, протекавшие в глубоких оврагах, разделяли войска Мюрата на две части. Кроме того, река Чернишня, поворачивавшая у Боковинки почти на 90°, отделяла от основных сил левый фланг. Впереди этого фланга на расстоянии 1,5-2 км находился Дедневский лес, простиравшийся до деревни Дмитровской. От этой деревни до Спас-Купли тянулся другой лесной массив, нависавший над левым флангом авангарда.

На правом фланге отряда Мюрата располагался 4-й резервный кавалерийский корпус под командованием генерала М.В.Н.Латур-Мобура. Он стоял на правом берегу Чернишни между рекой Нарой и ручьем Каменкой. Рядом находился 3-й резервный кавалерийский корпус А.Лагуссе, 3-я легкая дивизия которого стояла на левом берегу Чернишни, а 6-я, тяжелая, - на правом, у деревни Кузовлево. На левом берегу, по обеим сторонам Калужской дороги, у деревни Виньково (Чернишня) располагались полки Вислинского легиона под командованием М.Клапареда. На правой стороне реки, за деревней Кощева, находилась 2-я пехотная дивизия Ф.М.Дюфура. Левее нее стояли 1-я и 5-я тяжелые дивизии 1-го резервного кавалерийского корпуса А.Ж.Сен-Жермена.

Старший вахмистр 2-го кирасирского полка 1-й тяжелой кавалерийской дивизии А.Тирион в своих воспоминаниях отмечал: “Не знаю, куда была направлена наша легкокавалерийская дивизия, но только в течение 3-х недель, что мы там провели, мы ее ни разу не видели”(7). Основываясь на этом свидетельстве и учитывая показания начальника партизанского отряда штабс-капитана А.С.Фигнера о наличии войск в селе Воронове(8), можно предположить, что 1-я легкая дивизия была командирована туда для прикрытия коммуникационной линии отряда Мюрата. На левом берегу Чернишни, на возвышенности между деревнями Петрово (Ходырево) и Тетеренкой, находились 16-я и 18-я пехотные и легкая кавалерийская дивизии из 5-го (польского) корпуса Ю.А.Понятовского. На левом фланге отряда был расположен 2-й резервный кавалерийский корпус О.Ф.Б.Себастьяни. Его 2-я легкая и 2-я тяжелая дивизии стояли впереди Тетеринки на левой стороне ручья Десенки, а 4-я тяжелая - на правой. Сам Мюрат со своим штабом располагался позади левого фланга, в усадебном доме села Рождествено. Впереди, на

значительном расстоянии от основных сил, тянулась линия аванпостов, занимавших и часть леса напротив Тетеринки. Для их усиления был выдвинут 3-й пехотный польский полк 16-й пехотной дивизии под командованием полковника И.Блумера.

Общая протяженность фронта превышала 8 км. При этом за аванпостами, в первой линии, на левом берегу Чернишни и Десенки находились три пехотные, три легкие и одна тяжелая кавалерийские дивизии, а во второй, на правом берегу - одна пехотная, одна легкая и пять тяжелых кавалерийских дивизий(9). Таким образом, силы Мюрата оказались равномерно распределены по разным сторонам реки и ручья. Следует отметить, что на правом берегу была сосредоточена в основном тяжелая кавалерия, а пехота и большая часть легкой кавалерии находились в первой линии на левом берегу.

Положение отряда Мюрата, расположенного на биваках, вдали от основных сил Наполеона, было достаточно тяжелым. Тирион в своих воспоминаниях назвал это место “голодным лагерем”(10). О недостатке продовольствия, сложности фуражировок и неустроенности быта можно встретить свидетельства во многих мемуарах(11).

Не менее острой проблемой было отсутствие в авангарде Мюрата достаточного числа войск. Поданным французского историка Ж.Шамбрэ, в стоявшем против русской армии отряде было 26 541 человек(12). Однако реальная его численность была меньше. На первом этапе войны полки резервной кавалерии понесли большие боевые и небоевые потери, отчего их состав значительно сократился. Старший врач 3-го Вюртембергского конно-егерского полка 2-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни Г.Роос свидетельствовал, что в его полку 4 октября было всего 40 человек (34 строевых: 3 штаб-офицера, 6 обер-офицеров, 25 нижних чинов; и 6 нестроевых: старший врач, младший врач, лазаретный служитель, 2 полковых кузнеца и денщик)(13). В прусском сводном уланском полку той же дивизии в строю находились 54 человека. В каждом из двух карабинерных полков состояло около 200 человек. Из-за малого количества входивших в кавалерийские дивизии частей их численность сократилась до размера полков. Так, в 1-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Сен-Жермена находилось примерно 400 коней, в 3-й легкой и 6-й тяжелой дивизиях корпуса Лагуссе - всего 700. Из четырех резервных кавалерийских корпусов наибольшее количество людей состояло во 2-м корпусе Себастьяни - примерно 2 500, а вся резервная кавалерия в своем составе имела около 6 500 человек(14). При этом, как отмечал капитан К.И.Колачковский, находившийся при штабе Ш.Лефевра-Денуэтта (командовавшего легкой кавалерийской дивизией 5-го корпуса), “французская кавалерия и в особенности кирасиры и карабинеры представляли жалкое зрелище. Их огромные кони облезли,

похудели и ослабели, и едва могли возить своих всадников с их тяжелым снаряжением, двигаясь только легкой рысцой”(15).

Остальные части авангарда, особенно пехотные, оказались лучше укомплектованы. Так, в Вислинском легионе было около 3 000 человек, во 2-й пехотной дивизии - 2 500, в 5-м армейском корпусе - 5 500 человек пехоты и 1 500 — кавалерии. Следовательно, авангард Мюрата состоял примерно из 19 тыс. человек, и, как заметил Колачковский, занятый “фронт был слишком длинен для наших слабых сил, и положение наше на этой позиции было не безопасно”(16). При авангарде находилось 187 орудий, которые, по словам Колачковского, “более отягощали нас на походе, чем помогали нам”(17).

Уязвимость позиции своего отряда хорошо сознавал и Мюрат. 10 октября (28 сентября) он писал начальнику штаба кавалерийского резерва О.Бельяру: “Мое положение ужасно: передо мной — вся неприятельская армия. Части авангарда превращены в ничто: они страдают от голода; нельзя отправлять фуражиров без риска, что их почти наверняка переловят. Не проходит дня, чтобы я не терял таким путем человек 200. Чем все это кончится? Боюсь сказать императору правду, ибо она огорчит его”(18).

Однако положение авангарда не было секретом для Наполеона. Обер-шталмейстер императора А.Коленкур отмечал, что “в ответ на сообщение короля (Мюрата. — В.Б.) о состоянии его кавалерии, о его ежедневных потерях и о трудностях снабжения он (Наполеон. — В.Б.) разрешил ему в ожидании нового маневра расположиться на позициях у Воронова, прикрытых пехотой; но перемирие по молчаливому согласию, которое длилось уже несколько дней, побудило короля... оставаться на своих прежних позициях”(19).

Пересеченная местность, растянутость линии фронта и охватывавший левый фланг лес являлись слабыми местами занятой авангардом позиции. При этом наиболее уязвимым для атаки был левый фланг, на котором располагался корпус Себастьяни. “Все левое крыло, - замечает Колачковский, — как говорится, "висело в воздухе", то есть не имело никакой верной опоры и было вполне представлено предприимчивости смелого неприятеля”(20).

Положение, при котором русская армия с каждым днем набирала силы, а войска Наполеона ослабевали, вполне устраивало М.И.Кутузова. Находившейся в 1812 г. при Главном штабе А.И.Михайловский-Данилевский, который в это время “был доверенной особой Кутузова, Коновницына и Толя” и часто “имел счастье находиться при совещаниях их”(21), писал: “...довольный положением, в какое поставил он французскую армию, князь Кутузов, не хотел выводить Наполеона из бездействия, считал полезнее не вызывать на бой, не будить усыпленного в Кремле льва. "Чем долее останется в Москве Наполеон, —

говорил князь Кутузов, — тем вернее наша победа"”(22). Эту позицию главнокомандующего подтверждает в своих записках и бывший при нем ординарцем А.Б.Голицын. Он писал: “Выиграть время и усыпить, елико можно долее, Наполеона, не тревожа его из Москвы, вот чего добивался Кутузов. Все, что содействовало к цели сей, было им предпочитаемо пустой славе иметь некоторую поверхность над авангардом” (23).

Мысль главнокомандующего о том, что поражение неприятельской армии может быть достигнуто простым выигрышем времени, находит подтверждение и в письме его зятя Н.Д.Кудашева к Е.И.Кутузовой от 19 сентября 1812 г. В нем сказано: “Он (Кутузов. - В.Б.) твердо уверен в том, что мы весьма скоро увидим, как неприятель не в состоянии будет более драться, потому что дурное время года и недостаток хлеба приводят его в большое уныние”(24).

Командовавшему войсками на санкт-петербургском направлении П.Х.Витгенштейну сам Кутузов писал 20 сентября 1812г. о своих планах следующее: “Поелику осеннее время наступает, через что движения большою армиею делаются совершенно затруднительными, наиболее с многочисленною артиллериею, при ней находящеюся, то и решился я, избегая генерального боя, вести малую войну, ибо разделенные силы неприятеля и оплошность его подают мне более способов истреблять его, и для того, находясь ныне в 50 верстах от Москвы с главными силами, отделяю от себя немаловажные части в направлении к Можайску, Вязьме и Смоленску. Кроме сего вооружены ополчения Калужское, Рязанское, Владимирское и Ярославское, имеющие все свои направления к поражению неприятеля”(25).

В официальной и частной переписке Кутузов неоднократно подчеркивал преимущества своего положения в Тарутинском лагере. Так, например, в рапорте Александру I от 1 октября 1812 г. он писал: “Вашему императорскому величеству известно, что армия не делает никакого важного движения и что посылают партии для отрезания неприятелю всякого сообщения. Множество пленных и час от часу ослабевающие силы неприятеля суть неоспоримые доказательства, сколь великую пользу таковые отряды производят”(26). Развернутое описание успехов, достигнутых в период пребывания армии в Тарутинском лагере и ведущих к поражению неприятеля, представлено в адресованном жителям России известии из армии от 30 сентября 1812 г.(27) Оно вышло из-под пера Михайловского-Данилевского и было одобрено главнокомандующим(28). В частных письмах к своим родственникам Кутузов также указывал на выгоды “малой войны” при общем бездействии главных сил. Зятю и дочери, М.Ф.и П.М.Толстым, 1 октября 1812 г. он сообщал: “...стоим уже более недели на одном месте и с

Наполеоном смотрим друг на друга, - каждый выжидает время. Между тем маленькими частями деремся всякий день и поныне везде удачно”(29). Другой дочери, Е.М.Хитрово, 2 октября Кутузов написал: “Я по-прежнему нахожусь против Наполеона. Мы наблюдаем друг за другом, прощупываем друг друга, но ни один из нас не хочет решительного боя. Между тем я веду с ним малую войну с большим преимуществом, и не проходит дня без того, чтобы мы не взяли триста человек в плен”(30).

Таким образом, свидетельства близких к штабу Кутузова офицеров и его переписка позволяют сделать заключение, что главнокомандующий был вполне удовлетворен сложившимся положением, когда против неприятеля с успехом действовали не главные силы армии, а отдельные отряды и небольшие партии. Поэтому, ожидая пробуждения “усыпленного в Кремле льва”, он не стремился самостоятельно возобновлять “большую войну”.

Однако занятая Кутузовым выжидательная позиция, оправдавшая себя в ходе последующих действий и поддержанная позже современниками, не находила в то время полного понимания в армии. Сведения об этом можно встретить в дневнике поручика лейб-гвардии Семеновского полка А.В.Чичерина. 3 октября он записал: “Теперь, когда мы столь долго стоим на месте и у всех было время наговориться, каких только предположений не вызывала неподвижность событий, каким только неразумным суждениям не подавало повода наше бездействие! Я столько наслушался разных мнений, смутных слухов, что не знаю уж, кому и чему верить”(31). 7 октября, уже после Тарутинского сражения, Чичерин, возвращаясь к этой теме, отмечает: “Как все, я жаловался на наше бездействие. Как все, я не мог удержаться от сравнения отличного состояния нашей армии с тем, что мы узнавали о французской от перебежчиков и пленных; я терялся в предположениях и не мог понять, почему мы словно робеем неприятеля”(32).

В своих воспоминаниях офицер 7-й артиллерийской бригады Н.Е.Митаревский пишет, что, несмотря на удобство лагерной жизни, в войсках “начали скучать и говорить: "Что ж это мы стоим здесь на одном месте, а французы прохлаждаются в Москве? Пора бы их побеспокоить!" Особенно Мюрат со своим авангардом был как бельмо в глазу. За несколько дней до движения против него говорили: "Не только Мюрата можно разбить, но и всех французов, что с ним, забрать живьем. Видно, наш старик фельдмаршал задремал". На это возражали: "Фельдмаршал не дремлет, а не хочет будить французов и выжидает, пока сами проснуться. Мы поправляемся, а французы слабеют". Хотя это была и правда, но она не совсем успокаивала умы”(33).

Состоявший при авангарде квартирмейстерский офицер Н.Н.Муравьев вспоминал: “Между тем Кутузов мало показывался, много спал и

ничем не занимался. Никто не знал причины нашего бездействия; носились слухи о мире, и в армии был всеобщий ропот против главнокомандующего”(34).

Точка зрения главнокомандующего на ведение войны не имела единодушной поддержки и среди генералитета. Наиболее последовательным противником Кутузова был исполнявший должность начальника его Главного штаба генерал от кавалерии Л.Л.Беннигсен. Он считал необходимым вести против неприятеля активные боевые действия, к чему призывал и накануне сдачи Москвы, и в период движения к Тарутинской позиции. Отмечая в своих записках улучшение положения русской армии и плохое состояние неприятельской, Беннигсен делал вывод, что “при этих выгодных обстоятельствах было необходимо пользоваться каждым случаем, чтобы напасть на противника, с более превосходными силами, одушевленными желанием вступить в бой, и нанести решительный удар врагу, который уже был ослаблен, изголодался, впал в уныние от понесенных им огромных потерь и не имел ни кавалерии, ни артиллерийских лошадей”(35).

Кардинальное расхождение во мнениях между Кутузовым и Беннигсеном приводило к частым конфликтам и обострению отношений между ними. По свидетельству Голицына, Беннигсен после осмотра Тарутинской позиции пытался доказать главнокомандующему, что слабость левого фланга не позволит принять сражение на этом месте. “Разговор, - пишет Голицын, - продолжался долго, сперва рассуждали хладнокровно, потом Кутузов разгорячившись и не имея что возразить на представление Беннигсена, сказал ему: "Вам нравилась ваша позиция под Фридландом, а я доволен этой и мы на ней остановимся, потому что я здесь командую и отвечаю за все"”(36).

В письме от 10 октября 1812 г. Беннигсен жаловался своей жене: “Представляешь ли ты себе мое положение, что мне нужно с ним ссориться всякий раз, когда дело идет о том, чтобы сделать один шаг против неприятеля, и нужно выслушивать грубости от этого человека”(37).

В конце концов противостояние Кутузова и Беннигсена вылилось в открытую борьбу за власть. Об этом английский представитель при русской армии бригадный генерал Р.-Т.Вильсон писал 24 сентября британскому посланнику В.-Ш.Кэткарту: “Князь Волконский перед отъездом мне сказал, что нет возможности, чтобы фельдмаршал Кутузов и генерал Беннигсен были вместе, и что весьма трудно определить, кому дать из них преимущество; что фельдмаршал, без сомнения, имеет весьма много здравого смысла, но не способен к деятельному начальству; а генерал Беннигсен имеет больше военных способностей, но не имеет твердости и, как я думаю, слишком склонен признавать французское правительство законным и прочным”(38) .

Беннигсен, исполнявший обязанности начальника штаба главнокомандующего, формально являлся вторым лицом в армии, однако его деятельность на этом посту была сильно ограничена. Согласно “Учреждению для управления большой действующей армией”, принятому 27 января 1812 г., главнокомандующий должен был осуществлять руководство армией при помощи Главного полевого штаба, состоящего из четырех основных отделений: начальника главного штаба, инженерного, артиллерийского и интендантского. Возглавляемое начальником штаба отделение занималось управлением армией и состояло из квартирмейстерской части, во главе которой стоял генерал-квартирмейстер, и дежурства армии, находившегося под руководством дежурного генерала(39). Однако эта утвержденная императором система не действовала в штабе Кутузова.

7 сентября главнокомандующий издал приказ о назначении при нем дежурным генералом генерал-лейтенанта П.П.Коновницына, “которого отношения, по власти от меня делаемые, принимать повеления, как мои собственные”(40). Тем самым дежурный генерал, наделяясь не свойственными ему полномочиями, выводился из прямого подчинения начальнику штаба и фактически заменял его. По свидетельству начальника

штаба 1-й Западной армии генерал-майора А.П.Ермолова, Кутузов сделал это “с намерением, как угадать легко, не допускать близкого участия в делах (по новому положению о действующих армиях) генерала барона Беннигсена, к которому отношения его были очень неприязненны, но звание, последним носимое, необходимо к нему приближало”(41). Подобное же объяснение действиям главнокомандующего дал в своих записках находившийся при Главном штабе квартирмейстерский офицер А.А.Щербинин. Он писал, что по назначению Кутузова “генерал-лейтенант Коновницын поступил дежурным генералом, но со всей властью начальника штаба, при котором звании граф Беннигсен(42), не заслуживающий никакой доверенности, остался только номинально”(43).

Не менее запутанно обстояло дело с должностью генерал-квартирмейстера, которую с 19 августа занимал генерал-майор М.С.Вистицкий, но фактически исполнял находившийся при Кутузове полковник К.Ф.Толь(44).

Следовательно, нарушая формальные установки “Учреждения”, главнокомандующий приближал к себе людей, которым доверял, и с их помощью осуществлял управление войсками, тем самым ограничивая влияние занимавших ответственные должности генералов, и в первую очередь Беннигсена.

Окончательной концентрации власти в руках Кутузова и его ближайшего окружения в немалой степени способствовал отъезд главнокомандующего 1-й армией М.Б.Барклая де Толли. 21 сентября Кутузов отдал приказ о принятии на себя всех обязанностей главнокомандующего по 1-й армии, в состав которой еще раньше, 16 сентября, была включена 2-я армия(45). Тем самым Главный штаб Кутузова практически полностью заменил штаб 1-й армии. Ермолов в своих записках оценивал происходившие изменения следующим образом: “До сего доклады фельдмаршалу делал я, и приказания его мною отдаваемы были, но при новом вещей порядке одни только чрезвычайные случаи объяснял я ему лично

и заметил, сколь много переменилось прежнее его особенное ко мне расположение... Уменьшившиеся мои занятия заставили меня повторить рапорт мой об удалении от должности, но без успеха; итак, остался я при главной квартире, свидетелем чванства разных лиц, возникающей зависти интриг, пронырства и происков”(46). О сложившемся в Главной квартире положении адъютант главнокомандующего В.И.Левенштерн писал следующее: “Кутузов, не желая разделять своей славы с кем бы то ни было, удалил Барклая, оттеснил Беннигсена и обрек Ермолова на полное бездействие. Генерал Коновницын, полковник Толь и зять Кутузова, князь Кудашев, были единственными поверенными его тайн”(47).

Несмотря на царившие в армии настроения, главнокомандующий продолжал придерживаться избранной им тактики “малой войны” и не торопился переходить в наступление. Этому, возможно, способствовало и то обстоятельство, что в Главном штабе не располагали точными сведениями о действиях противника, несмотря на значительное число окружавших Москву партизанских отрядов. Такое положение приводило к распространению в штабе и армии ложных сведений и различного рода слухов. Так, например, в дневниковой записи от 29 и 30 сентября находившийся при Беннигсене прапорщик Н.Д.Дурново отмечает: “Говорят, что французы собираются отступать. Этот слух требует подтверждения”, а 1 и 2 октября он записал: “Полагают, что французы решили покинуть Москву. Эта новость требует подтверждения”(48).

Ни в деловых бумагах, ни в частной переписке Кутузов не высказывал намерений напасть на противника основными силами армии. Однако чем дольше русские войска оставались в бездействии, тем сложнее было Кутузову противостоять общему желанию перейти к решительным действиям.

В конце сентября Беннигсен предложил главнокомандующему направить один из корпусов в деревню, расположенную впереди левого фланга русских войск, с целью принудить неприятеля активизировать свои действия. Однако Кутузов, одобривший первоначально этот план, отменил 30 сентября свое решение “без ведома генерала Беннигсена”(49). Только 1 октября по распоряжению главнокомандующего было предписано выдвинуть к селу Успенскому, где стоял наблюдавший неприятеля казачий полк Кутейникова, четыре полка 1-го кавалерийского корпуса с полуротой конной артиллерии и два казачьих полка(50).

События 30 сентября стали причиной очередного конфликта между генералами. Дурново в своем дневнике отмечал, что “генерал Беннигсен огорчил нас грустной новостью: имея неприятности с главнокомандующим Кутузовым, он отправляется в Петербург”51. В следующие дни эти разговоры прекратились, из чего Дурново заключил, что Беннигсен помирился с фельдмаршалом, заметив при этом: “...я не верю, что это искренне,

так как он (Беннигсен. - В.Б.) продолжает сказываться больным”52.

О произошедшей между Беннигсеном и Кутузовым ссоре оставил запись в своем дневнике и Вильсон, который, по его словам 30 сентября “исполнял роль умиротворителя”. Однако Вильсон, как и Дурново, заметил, что “воспоследовало всего лишь перемирие”53. Одновременно в письме к Александру I от 30 сентября Вильсон отмечает: “Я надеюсь, что смог уговорить генерала Беннигсена остаться, доколе Ваше Величество по возвращении князя Волконского не изволит учинить окончательное решение. Необходимо нужно для пользы службы Вашего Величества, чтобы сие решение воспоследовало безотлагательно, ибо пример раздора умножает непослушание и беспорядок”54.

Примерно в то же время в штабе русской армии стало известно об уязвимости левого фланга неприятельского отряда. Первым, по словам Беннигсена, слабое место в позиции Мюрата обнаружил В.В.Орлов-Денисов, проникший в лес, нависавший над флангом противника55. В ходе рекогносцировки, происходившей примерно 28 сентября, он незамеченным зашел в тыл левого фланга, не встретив по пути ни пикетов, ни патрулей. Вернувшись в Главную квартиру, Орлов-Денисов представил Беннигсену донесение56. Вероятно, о возможности обойти авангард Орлов-Денисов был уведомлен сотником Урюпинским, казачья партия которого сумела зайти в тыл французам57. Тогда же, вероятно, незащищенность отряда противника подтвердил начальник партизанского отряда Фигнер, “несколько раз смело и удачно прошедший между армией французской и ее авангардом”58.

Несмотря на то, что после ссоры с Кутузовым Беннигсен сказался больным (вероятно, чтобы избежать появления в Главной квартире и встречи с главнокомандующим), он 1 октября уже отправился к авангарду59. Возможно, именно в этот день была проведена рекогносцировка местности за левым флангом неприятеля. В ней, по свидетельству

Беннигсена, кроме самого генерала принимали участие Толь, Орлов-Денисов и несколько офицеров штаба. Убедившись в реальной возможности обойти позицию противника, присутствующие на рекогносцировке лица обсудили диспозицию к предстоящей атаке60.

На следующий день, 2 октября, Толь, возглавлявший квартирмейстерскую часть, в обязанности которой входило составление диспозиций, мог снова отправиться на левый фланг противника для подробного знакомства с местностью, откуда планировалось нанести удар. Можно предположить, что в ходе повторной рекогносцировки Толь в сопровождении квартирмейстерских офицеров Е.И.Траскина, И.Я.Глазова и нескольких казаков61 проехал по маршруту Фигнера62 и уточнил последние детали, необходимые для составления диспозиции.

Примерно в то же время изучался левый фланг русской позиции. Об этом свидетельствует в своем дневнике Дурново, которого 3 октября вместе с подпоручиком Г.Г.Армфельдом Беннигсен направил сделать съемку этой местности. Встретив в районе дома Кусовникова63 офицеров Главного штаба из авангарда, они узнали, что эта задача уже давно выполнена, и посланцам Беннигсена осталось только скопировать уже составленный план64.

После завершения подготовительных работ Беннигсен, считавший, что при сложившихся обстоятельствах нельзя терять времени, 3 октября обратился к Кутузову с письмом, в котором убеждал перейти к активным боевым действиям. Он писал: “Господин фельдмаршал, судя по полученным нами сведениям и донесениям, можно предполагать, что подкрепления, ожидаемыя неприятелем, и которыя идут к нему под командою маршала Виктора, находятся уже не далеко от нас; поэтому мне кажется, интересы нашего монарха и государства требуют, чтобы мы, не теряя времени, атаковали со всеми силами, сосредоточенными под начальством Вашего Сиятельства, неприятеля, который стоит против нас, подкомандой короля Неаполитанского, прежде нежели помянутыя подкрепления подойдут к французской армии. Эту меру надлежит, по моему мнению, принять без промедления, так как, судя по полученным нами сведениям, Наполеон со всей его гвардией находится еще в Москве; а у короля Неаполитанского мало артиллерии, кавалерии же не более 8 000 человек.

Ваше Сиятельство, конечно, лучше меня оцените всю важность сделаннаго мною предложения, и если оно заслужит Вашего одобрения, Вы будете так добры дать мне соответствующия приказания, чтобы я имел честь представить на Ваше одобрение диспозицию атаки, которую нетрудно будет выполнить, так как перед нами находится равнина, пересеченная небольшим лесом. Считаю долгом присовокупить, что неприятель прорвал, несколько дней тому назад, цепь наших аванпостов и

поставил свои аванпосты на возвышенность, с которой каждый из его ведетов может видеть все происходящее в нашем лагере”65.

Как видно из письма, Беннигсен, обращая внимание на слабость авангардного отряда противника, опасался прибытия подкреплений и указывал на проявляемо со стороны неприятеля активность: тот отодвинул аванпосты русских войск и занял господствующую на левом берегу Нары возвышенность. Из письма можно заключить также, что диспозиция предстоящей атаки была уже подготовлена, и Беннигсен готов был ее представить на утверждение Кутузова.

По мнению Беннигсена, это письмо “произвело желаемое действие. Фельдмаршал изъявил согласие на то, чтобы я атаковал короля Неаполитанского”66. Он отметал: “...можно было предвидеть, что в тот день, когда будет произведена атака, будет положено начало истреблению французской армии”67. Он считал, что разгром неприятельского авангарда неминуемо приищет к наступлению русских войск к Москве. Кутузов, вынужденный прислушаться к настоятельным требованиям об атаке и назначивший удар по отряду Мюрата на 5 октября, был другого мнения. Он не желал решительных действий, опасаясь, видимо, брать инициативу в свои руки и вступать в противоборство, результат которого он не мог предугадать.

Современники и участники тех событий не были единодушны в ответе на вопрос, кто являлся инициатором создания плана атаки неприятельского авангарда. Бывший при Беннигсене поручик М.М.Евреинов, восстанавливая по памяти, спустя почти 60 лет после войны 1812 г., события подготовки наступления, писал, что с 1 октября Беннигсен каждый день ездил к Кутузову, чтобы склонить его к нападению на Мюрата, но фельдмаршал долго удерживался и согласился не раньше 4 октября. “Из сего было видно, что Беннигсен успел убедить его представлением ему составленного им плана, и что наступило самое удобное к тому время: тогда и фельдмаршал изъявил согласие, чтобы под главным начальством Беннигсена с несколькими корпусами приступить к атаке”68. Щербинин, состоявший при штабе главнокомандующего и писавший свои воспоминания через 50 лет после войны, придерживался другой точки зрения. Он утверждал, что “нападение на Мюрата приуготовлено было подробной рекогносцировкой Карла Федоровича (Толя. – В.Б.) продолжавшейся несколько дней”69. В записках, составленных в начале 1813 г., Беннигсен называет себя составителем плана. Вместе с тем впредставленном Кутузовым 17 декабря 1812г. императору наградном списке за Тарутинское сражение указывалось, что “сей офицер (Толь. – В.Б.), отличный по службе, единственно он, а не иной кто делал рекогносцировку неприятельского лагеря, сделал прожект атаке, исполнил в точности данные от меня повеления и, несмотря на темноту ночи, подвел

стотысячную армию под неприятельские пикеты, чем показал неустрашимую свою деятельность и искусство”70. Историки, писавшие о войне 1812 г., также не пришли к единому мнению относительно инициатора плана атаки неприятельского авангарда.

Согласно “Учреждению для управления большой действующей армией”, начальник Главного штаба был “обязан сочинять с Генерал-Квартирмейстером, по приказанию и особенным назначениям Главнокомандующего, диспозиции к бою и движениям, и наставления Генералам, командующим отдельными частями войск”71. При этом непосредственное создание диспозиции возлагалась на 2-е отделение квартирмейстерской части72, находившейся под начальством генерал-квартирмейстера, который “обязан сочинять подробные наставления и предложения к бою”73. Следовательно, инициатором подготовки диспозиции должен был выступать главнокомандующий, начальник штаба принимал участие в ее рассмотрении, а генерал-квартирмейстер отвечал за ее создание.

Предусмотренная “Учреждением” система не могла функционировать в Тарутинском лагере, т.к. не предусматривалось варианта объединенных действий штабов двух армий и Главного штаба войск в ходе войны. В делопроизводственных документах, дневниках и воспоминаниях не встречается указаний на участие главнокомандующего в подготовке плана наступления на отряд Мюрата. Более того, согласно письму Беннигсена Кутузову от 3 октября, диспозиция была готова прежде, чем главнокомандующий принял решение о нападении на неприятельский авангард. Беннигсен после назначения Коновницына дежурным генералом оказался в двусмысленном положении. Он фактически был отстранен от выполнения функций начальника Главного штаба. Учитывая произошедшие в Главной квартире Кутузова изменения, можно предположить, что если бы инициатором плана атаки выступил близкий к главнокомандующему Толь, то Беннигсен не смог бы принять участия не только в составлении диспозиции, но и в ее исполнении. Однако роль, которую сыграл Беннигсен в подготовке нападения, была отмечена большинством современников. Следовательно, можно высказать предположение, что инициаторам создания плана атаки неприятельского авангарда был именно Беннигсен, сумевший организовать подготовку диспозиции и убедить главнокомандующего в необходимости ее выполнения. Что касается Толя, исполнявшего обязанности генерал-квартирмейстера, то участие в подготовке диспозиции являлось его прямой обязанностью. Следует, однако, заметить, что Толь, вероятно, поддержал идею Беннигсена активизировать боевые действия, поэтому он и приступил к составлению диспозиции еще до принятия Кутузовым решения об атаке неприятельского авангарда.

О содержании утвержденного главнокомандующим плана атаки на отряд Мюрата можно судить по трем опубликованным на сегодняшний день текстам диспозиции. Первый, направленный Милорадовичу, был напечатан в 1818 г. Ф.Н.Глинкой в его работе “Сражение при Тарутино”74. Второй, неизвестно кому предназначенный, был опубликован в “Истории Отечественной войны 1812 г.” М.И.Богдановича75. При этотом историк опустил преамбулу к диспозиции. Последний текст, препровождённый командиру 4-го пехотного корпуса А.И.Остерману-Толстому, представлен в сборнике документов “М.И.Кутузов”76.

Сравнение этих трех вариантов показывает, что основное содержание диспозиции передано в них практически одинаково. Однако эти варианты не имеют полного текстуального совпадения и отличаются друг от друга полнотой описания отдельных частей диспозиции. В каждом из трех текстов имеются дополнения, отсутствующие в других вариантах поэтому нельзя выделить максимально полную версию. Наиболее близкими являются диспозиции, опубликованные Глинкой и Богдановичем. Текст, направленный Остерамну-Толстому, отличается краткостью и наличием буквенных обозначений ключевых пунктов, указывающих на то, что к диспозиции была приложена схема местности. Кроме того, план атаки, направленный командиру 4-го пехотного корпуса, в двух случаях принципиально расходится с другими текстами. Речь идет об оценке численности неприятеля и составе приданной пехотным корпусам артиллерии. Таким образом, отсутствие полной тождественности между тремя опубликованными вариантами диспозиции позволяет заключить, что все они писались самостоятельно и, возможно, в зависимости от назначения документа дифференцировалось не только содержание текста, но и форма.

Преамбула диспозиции, приведенная в двух вариантах, имеет практически полное текстуальное совпадение. Она начинается с указания причины нападения на неприятельский отряд, которая была определена Беннигсеном в письме Кутузову от 3 октября. В диспозиции говорилось: “Прежде соединения всех неприятельских сил и корпуса генерала Виктора необходимо нужно воспользоваться слабостью неприятельского авангарда противу нас находящегося”77. Однако далее в тексте, полученном Милорадовичем, указывалось, что численность противника достигает 50 000 человек, а в диспозиции, направленной Остерману-Толстому, цифра в два раза меньше - 25 000. Согласно диспозиции, неприятельский отряд состоял “из 8 000 кавалерии под командою неаполитанского короля, 1-го корпуса генерала Даву и 5-го корпуса Понятовского”78.

В диспозиции, опубликованной Богдановичем, говорилось, что “армия выступает из лагеря 4-го октября”79. В двух других вариантах дата не указана.

Согласно плану атаки, движение войск из лагеря должно было начаться в 6 часов вечера. Первым следовал правый фланг, состоящий из 4-го, 2-го и 3-го пехотных корпусов, при которых находились по одной батарейной и по две легких артиллерийских роты (в диспозиции, полученной Остераманом-Толстым, речь шла о трех ротах легкой артиллерии), десяти казачьих полков при роте Донской конной артиллерии под командованием Орлова-Денисова, которому в подкрепление были назначены четыре полка регулярной кавалерии 1 -го кавалерийского корпуса (лейб-гвардии Драгунский, Уланский, Гусарский и Неженский драгунский) при полуроте конной артиллерии (в опубликованной Глинкой диспозиции, по-видимому, ошибочно было указано полторы роты) под командованием Е.И.Меллера-Закомельского80. Силы правого фланга должны были двигаться четырьмя колоннами к селу Спасскому, где по устроенным трем мостам им следовало переправиться через реку Нару и остановиться в колоннах на расстоянии 150 шагов одна от другой. При этом место кавалерийской колонне назначалось справа от 3-го корпуса.

6-й, 7-й, 8-й и 5-й пехотные корпуса должны были переправиться через Нару при Тарутине по двум мостам и расположиться “в полковых дивизионных колоннах на полную дистанцию”81 (“разумеется, что всякий корпус становится в две линии”82). При этом 6-й, 7-й и 8-й корпуса занимали первую линию, а за ними, в резерве, — 5-й корпус. За пехотой назначалось место двум кирасирским дивизиям. 6-му корпусу предписывалось перейти правый мост при Тарутине и следовать по дороге, ведущей к лесу, расположенному на правом фланге русских войск, где он “останавливается скрытно”. Находящиеся в авангарде 2-й, 3-й и 4-й кавалерийские корпуса, назначенные в команду Корфа, должны были до рассвета приблизиться к цепи ведетов.

Колоннам правого фланга назначалось следовать позади цепи ведетов, “оставляя лес занятый неприятелем влево”81. Пройдя 1,25 версты, 4-й корпус должен был повернуть налево и, приблизившись к цепи, остановиться в дивизионной колонне. 2-й, 3-й корпуса и кавалерийская колонна, обойдя главную часть леса, поворачивали налево у деревни Хоросино. При этом Орлову-Денисову предписывалось “обходить еще далее лес”, имея во главе колонны приданный ей 20-й егерский полк.

6-й, 7-й, 8-й и 5-й корпуса к рассвету должны были приблизиться к передовой цепи, имея впереди себя 2-й, 3-й и 4-й кавалерийские корпуса. Всем войскам предписывалось занять свои места к 4 часам утра. Время атаки в диспозиции, присланной Милорадовичу, было назначено на 6 часов, а в плане Остермана-Толстого - на 5 часов. Действия против неприятеля должны были начаться с правого фланга. Остальным войскам предписывалось вступать в бой после соответствующего сигнала - “три сряду сделанные выстрела на правом фланге при 2-м и 3-м корпусах”84.

После этого вся кавалерия, исключая кирасир, должна была пойти в атаку на неприятеля, а за ней назначалось скорым шагом следовать пехотным колоннам. При этом 6-й корпус, расположенный на правом фланге 7-го, продвигаясь около леса, должен был занять его егерями и тем самым открыть связь с 4-м корпусом правого фланга: “По мере наступления сближаются все части, через что и сделается общая связь между ними”85. Расположение артиллерии в бою представлялось распоряжению корпусным командирам. В резерв колонн правого фланга назначался 3-й корпус, левого фланга - 5-й. В диспозиции подчеркивалось: “...все движения должны быть быстры и без всякого шума, действовать более холодным ружьем, а ружейной стрельбою много не заниматься”86.

Правый фланг, состоящий из 2-го, 3-го и 4-го пехотных корпусов и кавалерийской колонны Орлова-Денисова, поручался в командование Беннигсену, войска левого фланга - 7-й, 8-й, 5-й пехотные, 2-й, 3-й 4-й кавалерийские корпуса и две кирасирские дивизии — Милорадовичу. Командир занимавшего центр позиции 6-го пехотного корпуса Д.С.Дохтуров должен был по мере наступления соединиться с 4-м корпусом и принять его под свою команду. Командование всей кавалерией поручалось Ф.П.Уварову. В диспозиции указывалось, что главнокомандующий будет находиться при войсках левого фланга.

В лагере назначалось оставить большое число музыкантов и барабанщиков, которые должны в надлежащее время “бить зарю”. “Огни раскладывать не более и не менее обыкновенного, шалаши оставить и отнюдь не жечь, в противном случае останется сие на ответственности корпусных и дивизионных командиров”87. Для выполнения этого требования предписывалось оставить в лагере от каждой роты по унтер-офицеру с тремя рядовыми, а от каждого полка — офицера.

В заключительной части диспозиции давались указания относительно расположения артиллерии и движения отдельных частей. Батарейные и легкие артиллерийские роты, оставшиеся от 2-го, 3-го и 4-го корпусов, должны были перейти Нару возле Спасского и остаться в резерве у переправы. Конная артиллерия переправляется возле Тарутина и становится в резерве за кирасирами, отделив при этом две роты к кавалерийским корпусам левого фланга. Другие принадлежащие корпусам артиллерийские роты и обозы должны были остаться в лагере.

В диспозиции особо подчеркивалось, что полки 1 -го кавалерийского корпуса с половиной конной артиллерии должны выступить в 7 часов вечера к Спасскому на соединение с войсками Орлова-Денисова, перейдя Нару при Сухоносове. Всем егерским полкам, за исключением 4-го егерского, находившимся на правом и левом флангах, предписывалось к 5 часам вечера присоединиться к своим дивизиям, оставив в

целости свои шалаши. Диспозиция заканчивалась указанием: “...огней во время марша на привале отнюдь войскам не раскладывать и даже не позволяется курить трубки”88.

Таким образом, предложенная Беннигсеном, подготовленная Толем и одобренная Кутузовым диспозиция атаки неприятельского авангарда подразумевала обход слабого левого фланга противника с одновременным нанесением мощного фронтального удара по его центру. В атаке предполагалось задействовать практически все силы русской армии. Неожиданность нападения и численное превосходство могли привести к крупной победе, результатом которой должно было стать окружение и уничтожение всего отряда Мюрата. Содержащееся в диспозиции категорическое запрещение уничтожать шалаши указывало на то, что после атаки неприятеля планировалось вернуть русские войска в Тарутинский лагерь. Так как эта позиция противоречила взглядам Беннигсена, можно предположить, что распоряжение о сохранении лагеря исходило от главнокомандующего. Следовательно, несмотря на хорошо спланированную атаку авангарда, перед русской армией ставилась ограниченная задача, связанная только с нанесением удара по оторванному от главных сил отряду противника.

Одним из сложных и малоизученных вопросов, связанных с подготовкой Тарутинского сражения, является определение причин отмены запланированной на 5 октября атаки. Многие мемуаристы обошли неоднозначные события 4 октября своим вниманием. О том, что произошло в тот день, можно судить лишь по некоторым документам и воспоминаниям, оставленным в основном находившимися при Главной квартире Кутузова офицерами.

Назначенное на 5 октября 1812 г. внезапное нападение на стоявший против русской армии отряд Мюрата требовало предварительной подготовки. По данным Михайловского-Данилевского, диспозиция к атаке была отправлена 4 октября вместе с повелением дежурного генерала Коновницына начальнику штаба 1-й армии Ермолову за №15389. Однако сохранившийся подлинный документ подписан не дежурным генералом, а исполняющим обязанности начальника штаба Беннигсеном90. Он сообщал Ермолову повеления Кутузова “для приведения оных в исполнение”. От начальника штаба 1-й армии требовалось присоединить все егерские полки к своим дивизиям, за исключением 4-го егерского, которому предписывалось остаться в занимаемой им деревне. Вся армия должна была быть готова 4 октября в 6 часов вечера к выступлению. Для каждого корпуса были назначены квартирмейстерские офицеры и определен порядок движения артиллерии и полков 1-го кавалерийского корпуса. В заключение указывалось оставить в лагере половину музыкантов и барабанщиков, которые должны “бить вечернюю и утреннюю зарю”.

Для разведения ночью обычного количества огней и наблюдения за сохранностью шалашей от каждого полка требовалось выделить по одному офицеру, а от роты - по унтер-офицеру при трех рядовых. Все эти распоряжения в точности повторяли содержание отдельных пунктов диспозиции, дополняя их лишь сведениями о квартирмейстерских офицерах, которые должны были явиться в “надлежащее время” к корпусным командирам. Этот факт свидетельствует о том, что составление приказания происходило при участии Толя, который представил Беннигсену необходимую информацию по квартирмейстерским офицерам.

Приказание, подписанное Беннигсеном, препровождалось к Ермолову официальным порядком через возглавляемое Коновницыным дежурство армии - на это указывает регистрация документа в Журнале исходящих бумаг штаба главнокомандующего всеми армиями. Однако доставить его своевременно по назначению не удалось. В то время, когда начальника штаба 1-й армии разыскивал посланный с документами ординарец91, Ермолов находился в гостях у генерал-майора Д.Д.Шепелева. Голицын свидетельствует, что Шепелев собрал гостей в селе Спасском92 , расположенном за правым флангом русских позиций на правом берегу р. Нары, примерно в 7 км от села Тарутино. Об этой встрече Ермолов рассказывал Давыдову: “Генерал Шепелев дал 4 числа

большой обед, все присутствовавшие были очень веселы, и Николай Иванович Депрерадович пустился даже плясать” 93.Свидетелем праздника был и состоявший при Милорадовиче поручик Глинка. В “Письмах русского офицера” он писал, что 4 октября Милорадович взял его обедать к Шепелеву, “который имел свои биваки за правым крылом армии. Обед был самый великолепный и вкусный. Казалось, что какая-нибудь волшебница лила и сыпала из неистощимого рога изобилия лучшие вина, кушанья и саамы редкие плоды. Хозяин был очень ласков со всеми и прекраснейший стол свой украшал еще более искусством угощать. Гвардейская музыка гремела”94. По свидетельству Глинки, на обеде у Шепелева присутствовало тридцать лучших русских генералов95 .

“Возвращаясь, - пишет Давыдов, - в девятом часу вечера в свою деревушку, Ермолов получил через ординарца князя Кутузова, офицера кавалергардского полка, письменное приказание собрать к следующему утру всю армию для наступления против неприятеля. Ермолов спросил ординарца, почему это приказание доставлено ему так поздно, на что он

отозвался незнанием, где находился начальник главного штаба”96 .

Следовательно, опираясь на сведения, сообщенные Давыдову Ермоловым, можно предположить, что начальник штаба 1-й армии получил подписанное Беннигсеном приказание главнокомандующего спустя два часа после того, как назначенное на 6 часов вечера время готовности армии к выступлению уже истекло. Поэтому не удивительно, что выехавший из Леташевки в 8-м часу вечера Кутузов по прибытии в Тарутино обнаружил войска неподготовленными к намеченному ночному движению97. В предписании Ермолову от 5 октября о расследовании причин позднего доставления приказа главнокомандующий писал, что по прибытии в Tарутино “к удивлению моему, узнал от корпусных там собравшихся господ начальников, что никто из них приказа даже и в 8 часов вечера не получал, креме тех войск, к коим сам г.генерал от кавалерии барон Беннигсен прибыл и им оный объявил, как-то ко второму и

четвертому корпусам; к тому же начальствующие кавалериею г.г.генерал-лейтенанты Уваров и к[нязь] Голицын объявили, что, не получив заранее приказания, много кавалерии послали за фуражём, что и с артиллериею было, и я, ехав в Тарутино, повстречал артиллерийских лошадей, веденных на водопой98. Сии причины, к прискорбию моему, понудили отложить намерение наше атаковать сего числа неприятеля, что должно было быть произведено на рассвете, и все сие произошло от того, что приказ весьма поздно доставлен был к войскам”99.

В воспоминаниях находившихся при Главной квартире Кутузова офицеров содержатся свидетельства о негодовании главнокомандующего по поводу неисполнения сделанных 4 октября приказаний. Находившийся при Коновницыне полевой генерал-аудитор 2-й армии С.И.Маевский писал, что за неготовность войск к выступлению Кутузов “жестоко разругал генерал-квартирмейстера (Толя. - В.Б.)”100. Щербинин в своих записках описывает неприятную беседу главнокомандующего с квартирмейстерскими офицерами Ф.Я.Эйхеном и П.И.Брозиным, в то время как Толь оставался в Леташевке101. А.Б.Голицын утверждает, что за неготовность войск Кутузов повелел Эйхена даже выгнать из армии102.

Все эти противоречивые свидетельства не могут считаться абсолютно точными и позволяют лишь получить представление о разговорах, ходивших в Главной квартире по поводу поведения главнокомандующего. Михайловский-Данилевский в своих записках вспоминает о настроении Кутузова: “Светлейший был во весь вечер 4-го октября вне себя от гнева... к нему боялись подойти, как в Тарутине, так равно, и по возвращении его в Леташевку103, и я чрезмерно был рад, что он за мною не присылал”104.

Несвоевременное получение Ермоловым приказания было названо главной причиной, повлиявшей на срыв намеченной на утро 5 октября атаки. В Главной квартире Кутузова вся ответственность за неисполнение намеченного плана сражения была поставлена в вину исключительно

начальнику штаба 1-й армии. Это также нашло отражение в воспоминаниях находившихся при штабе главнокомандующего офицеров.

Так, Щербинин писал, что Ермолов был “один причиною беспорядка” и Кутузов “без всякой вспышки приказал Коновницыну объявить Ермолову волю Его Светлости, чтобы оставил армию. И по делом бы! Но Коновницын упросил Кутузова простить Ермолову”105. Подобное свидетельство находим и в записках Михайловского-Данилевского: “Гнев его (Кутузова. — В.Б.) в особенности пал на генерала Ермолова, которого он хотел отдать под суд, но однако же после смягчился”106. Адъютант Кутузова Левенштерн отмечал: “Кутузов обвинял генерала Ермолова в том, что он не предупредил генерала Левенштерна (начальника артиллерии. - В.Б.) относительно предположенного движения: в армии было известно, что генерал Ермолов праздновал в тот день у генерала Шепелева день его ангела107, что он пробыл у него слишком долго и совершенно забыл свои обязанности начальника штаба”108. Маевский также указывал на то, что “1-я армия, которою управлял Ермолов, по ошибке, была вовсе не приготовлена”109.

Итак, в Главной квартире Кутузова вся ответственность за срыв намеченного на 5 октября нападения была возложена на начальника штаба 1-й армии. Однако не все свидетели событий были столь единодушны. Например, находившийся при Милорадовиче поручик лейб-гвардии Конно-ариллерийской роты П.Х.Граббе все случившееся описывал так: “Беннигсен предложил сделать на неприятеля внезапное нападение. Кутузов, сперва колебавшись, наконец дал свое согласие и приказания разосланы были войскам выступить с вечера 4-го, для нападения на рассвете 5-го октября. Беннигсену поручено было привести в исполнение атаку; армия не выступила однако в назначенное время, и Кутузов, приехав из Леташевки в лагерь к назначенному часу выступления, застал войска на месте, спокойно на биваках. Приказания из главной квартиры не были еще получены. Нападение отложено до следующего дня.

Странно это обстоятельство, но не одно оно указывало уже на присутствие новых страстей и побуждений, недостойных святости Отечественной войны”110.

Решение об атаке неприятельского отряда хранилось в глубокой тайне. “Осторожности, - пишет Глинка, - со стороны нашей надлежало быть весьма великой, дабы хитрый неприятель, повсюду уши и глаза имевший, не мог о предприятии сем проведать” 111. Беннигсен свидетельствует, что “никто в нашем лагере не знал об этом до тех пор, пока я не отправился 4-го октября, часу в седьмом вечера на позицию, чтобы поставить под ружье войска, которые должны были участвовать в этом деле” 112.

Даже находившиеся в окружение Беннигсена офицеры не знали о готовящемся нападении. Прапорщик Н.Д.Дурново записал в своем дневнике, что 4 октября “после полудня генерал (Беннигсен. - В.Б.) послал меня вместе с бароном Армфельдом на правый фланг нашего авангарда к казачьему полковнику Сысоеву с вестью о том, что он прибудет на пост. Ожидают нападения. В течение всей ночи мы тщетно ожидали, что пойдем в цепи с нашими хозяевами-казаками. Неприятель в ста саженях. Он нас оставил в покое”113. Именно под предлогом ожидаемого нападения неприятеля должна была проходить подготовка войск к атаке.

Можно предположить, что только узкий круг генералов и офицеров штаба был посвящен в предстоящий план. На это указывает то обстоятельство, что накануне намеченного сражения значительная часть русского генералитета (в том числе начальники: авангарда — Милорадович и 1-й кирасирской дивизии — Депрерадович), вместо того чтобы готовить к выступлению войска, беззаботно гуляла примерно до 8 часов вечера в гостях у Шепелева. О неведении генералов свидетельствует также отправление многочисленных команд за фуражём для кавалерийских и артиллерийских лошадей. Вероятно, принятые меры секретности не допускали преждевременного распространения сведений даже среди высшего командного состава.

В предписании от 5 октября Кутузов писал Ермолову: “Ваше превосходительство известны были о намерении нашем атаковать сегодня на рассвете неприятеля”114. Это замечание позволяет предположить, что начальник штаба 1-й армии был посвящен в планы командования. Об этом же свидетельствует и Щербинин: “3 октября был призван в главную квартиру Ермолов, начальник штаба главной армии. Ему открыл Коновницын, что на другой день назначена атака, и что он вскоре получит диспозицию фельдмаршала для рассылки приказаний корпусным командирам. Коновницын просил Ермолова подождать полчаса, что ему самому вручится диспозиция по рассмотрении фельдмаршалом, к которому спешил Коновницын. Но Ермолов не захотел ждать, извиняясь приглашением, полученным им в тот день к обеду от Кикина”115. Даже

если считать это свидетельство заслуживающим внимания, несмотря на ошибки в хронологии и передаче фактов, то из него следует, что Ермолов мог получить приказание Кутузова и диспозицию только после полудня, и у него, соответственно, даже в этом случае не оставалось достаточного количества времени на подготовку войск к выступлению к 6 часам вечера.

Необходимость доставления приказов заблаговременно была обусловлена самой системой управления войсками. Согласно “Учреждению для управления большой действующей армией”, начальник штаба “объявляет через дежурного генерала пароли, лозунги, отзывы, сигналы, приказы главнокомандующего, и наблюдает за точным их выполнением”, при этом “он все дела свои приводит в исполнение посредством других; сам же занимается только важнейшими работами, которые должны оставаться в тайне”. Соответственно, в обязанности дежурного генерала входило “отдавать войскам пароль, лозунг, отзыв, сигналы, наряды, дневные приказы и диспозиции к бою”116. Таким образом, получив приказ главнокомандующего, Ермолов как начальник штаба 1-й армии должен был предписать своему дежурному генералу Кикину довести его до сведения армии.

Однако известно, что в Тарутинском лагере определенный “Учреждением” порядок управления войсками был нарушен. Кутузов, приняв на себя командование 1-й армией, имел свое Дежурство под руководством Коновницына, который фактически исполнял обязанности начальника Главного штаба и осуществлял управление всеми войсками. В период движения от Красной Пахры к Тарутину Коновницын подписывал диспозиции к переходам и, соответственно, распоряжался их доставлением117. Поэтому, согласно сформированной Кутузовым системе управления, повеление главнокомандующего об атаке отряда Мюрата и диспозиция к сражению должны были доставляться войскам через дежурного генерала Коновницына. Однако вместо этого 4 октября понадобилось обращаться к помощи начальника штаба 1-й армии, отдалившегося уже от Главной квартиры Кутузова. В Тарутинском лагере Ермолов, по собственным словам, “к фельдмаршалу являлся не иначе, как по его приказанию; с Коновницыным видался нередко, но чаще переписывался, отталкивая поручения его, которые я не имел обязанности исполнять”118.

Следовательно, в данной ситуации поручение Ермолову подготовить войска к выступлению выглядит более чем странно. Можно предположить, что Кутузов, не разделявший желания Беннигсена открыть боевые действия, устранился от активного участия в организации атаки и сознательно не вверил решение этого вопроса своему ближайшему помощнику - Коновницыну.

Вместе с тем подписанное Беннигсеном приказание Ермолову следовало доставить через Дежурство главнокомандующего, где его, по всей видимости, и задержали. Именно этим можно объяснить тот факт, что Ермолов получил документы только в девятом часу вечера. Даже если начальник штаба 1-й армии был извещен о предстоящем наступлении (хотя однозначно утверждать это на основе известных источников невозможно), то позднее доставление к нему предписания в любом случае лежит на ответственности Дежурства, так как своевременная отправка ординарца не привела бы к имевшим место последствиям.

Причины этого могли быть связанны с тем, что 4 октября особое внимание Кутузов уделил не подготовке атаки, а выяснению положения войск противника. Самым первым документом, отправленным из штаба главнокомандующего в этот день, было предписание Милорадовичу за №151 с требованием прислать на лошади в Главную квартиру перебежавшего на русские аванпосты французского барабанщика, который “сообщает известия весьма заслуживающие некоторого внимания”119. В тот же день от Кудашева при рапорте от 3 октября был доставлен вышедший из Москвы рядовой Орденского кирасирского полка, имеющий важные сведения120. Неизвестно, какие конкретно данные удалось узнать в Главной квартире от этих людей, но несомненно, что Кутузов в тот день старался прояснить расположение неприятельских войск, о котором он получал противоречивые сведения. Накануне, 3 октября, был прислан рапорт Дорохова от 2 числа, в котором сообщалось: “По прибытии моем в селение Ивлинское узнал я от проходящих из Воронова разных мужиков, что неприятель уже 4-й день тянется из Воронова на Можайскую дорогу к Кубенскому”121. В следующем рапорте, от 3 октября, Дорохов подтверждал сведения об отступлении неприятеля от Воронова к Москве122. Поэтому 4 октября в приказании Кудашеву (исходящий №152) указывалось: “...если возможно с вашей стороны, получить через поселян достоверное известие о сем движении неприятельском”123. Однако 4 числа в Главную квартиру поступили и другие сведения, не подтверждавшие показаний Дорохова. В рапорте командира Ахтырского гусарского полка Д.В.Васильчикова от 3 октября указывалось, что по данным, собранным от пленных и жителей, центр армии противника расположен в Воронове и окрестностях, а находящееся против русского лагеря войско - неприятельский авангард124. Следовательно, с одной стороны, Кутузов был извещен об отступлении неприятеля, а с другой, -о концентрации его к Воронову. Именно эти противоречивые данные, вероятно, и вызвали в Дежурстве главнокомандующего задержку распоряжений о подготовке к запланированной атаке. Вполне возможно, что Кутузов, не видевший в нападении на неприятельский отряд крайней необходимости, мог отложить отправление подписанного Беннигсеном приказания до выяснения всех обстоятельств.

Для проверки сведений о находившихся в Воронове французских войсках Кутузов через Коновницына дал Фигнеру соответствующее распоряжение, которое не было зафиксировано в Журнале исходящих бумаг. 4 октября Фигнер сообщил: “Преступил побывать в неприятельской армии, но где проведал сколько мог и сколько полагал нужным. Армия неприятельская стоит на прежнем месте в 15 верстах от Воронова к Калуге. В Москву недавно пошел отряд, который должен будет прикрывать большой транспорт с провизией. В Москве еще и теперь находится вся гвардия. В Воронове стоят 2 пехотных полка, которые могут быть в 2 часа истреблены отрядом генерала Дорохова и моим, за истребление их ручаюсь головою, коль скоро отряд пойдет так как я его поведу”125.

После получения этих данных главнокомандующий мог представить реальную картину положения неприятельского авангарда, который не отступал и не имел за собой в Воронове дополнительных сил. Достоверность этой информации подтверждалась не показаниями пленных и жителей, а сведениями, собранными Фигнером непосредственно в лагере противника.

Можно предположить, что только после доставления рапорта Фигнера в Главную квартиру возобновился процесс подготовки атаки неприятеля. Было отправлено приказание Ермолову, зафиксированное в Журнале под №153, и следующим, под №154, зарегистрировано подписанное Коновницыным предписание Дорохову. В нем указывалось, чтобы он “соединенно с Фигнером действовал на Вороново, где истребив два полка, отрезывает отступление главному неприятельскому авангарду”126.

Однако необходимое на подготовку войск время было упущено. Вероятно, Кутузов знал об этом. По крайней мере главнокомандующий достаточно быстро разобрался в Тарутине со сложившейся ситуацией и отменил атаку. Так, он выехал из Леташевки в 8-м часу вечера, а в 9-м часу

Беннигсен уже получил от Кутузова уведомление об остановке движения войск127. В связи этим поездка в Тарутино больше походит на предпринятую главнокомандующим демонстрацию своей заинтересованности в атаке неприятеля, которую он был вынужден отменить вследствие неготовности войск к выступлению.

Беннигсен, выехавший на позицию в 7-м часу вечера, несмотря на отсутствие предварительных распоряжений Ермолова, сумел подготовить к движению 2-й и 4-й пехотные корпуса. Даже в сложившихся обстоятельствах, вероятно, еще оставалась возможность не переносить наступление. В своих записках Голицын пишет, что в Тарутине к главнокомандующему явились корпусные командиры, объявившие о своей готовности выступить немедленно, однако “ничто не могло заставить Кутузова переменить данного приказания отложить поход до другого дня”. Такому поведению главнокомандующего Голицын находит следующее объяснение: “Он (Кутузов. - В.Б.) боялся возбудить деятельность Наполеона и придерживался своей мысли выиграть время, чтобы не тревожить его из Москвы. Решившись дать сражение сие он как бы проявил согласие свое вопреки внутреннего убеждения своего: что время поражать Наполеона не настало еще”128. Сославшись на отсутствие посланных за фуражем для кавалерии и артиллерии людей и лошадей, Кутузов отменил движение. Беннигсен пишет, что “в девятом часу, в тот момент, когда я собирался выступить, я получил от князя Кутузова записочку, в которой он просил меня повременить выполнением этого плана; это было весьма прискорбно, тем более, что с этого момента наши намерения не могли оставаться тайною”129. Следовательно, на замечание, зафиксированное в воспоминаниях находившегося в составе 4-го пехотного корпуса майора 1-го егерского полка М.М.Петрова, что “не отыскано того, кто остановил ввечеру 4 октября подъем полков с позиции и переход по приготовленным понтонным мостам реку Нару с правого на левый берег ниже села Тарутино”130,

можно ответить, что этим человеком был сам главнокомандующий.

О том, что в Главной квартире еще до отъезда Кутузова в Тарутино не предполагали проводить 5 октября атаку, говорит и тот факт, что приказ зарегистрированный 4 октября в Журнале исходящих бумаг под №155 о подготовке войск к наступлению, не был отправлен вовремя войскам. В этом приказе говорилось: “По случаю движения, которое неприятель может сего дня противу нас предпринять, людям в лагере варить каши ранее и команд для фуражирования не посылать”131. Упоминание о предстоящем наступлении в приказе было сделано для сохранения в тайне готовящейся атаки, так как в это время в Главной квартире уже располагали полученными от Фигнера сведениями о положение неприятеля. Этот приказ был препровожден Ермолову для рассылки корпусным начальникам при приказании за №156, уже после отмены наступления132. Это произошло, вероятно, в Леташевке, куда начальник штаба 1-й армии отправился, получив запоздалое приказание о подготовке войск к атаке133. В новом, подписанном Коновницыным, приказании за №156 говорилось, что “атака на неприятеля, которая должна была завтра предприняться, отменяется по случаю позднего получения корпусными начальниками приказа, о чем извещая вас, прилагаемый у сего приказ (№155. - В. Б.) покорнейше прошу ваше превосходительство завтра в 5 часов утра разослать к г.г. корпусным начальникам”134. Следовательно, только вечером 4 октября Дежурство главнокомандующего смогло заранее предупредить Ермолова о подготовке русских войск к наступлению, которое было уже перенесено на 6 октября.

В тот же день, 4 октября , в Журнале исходящих бумаг было зарегистрировано еще одно подписанное Коновницыным приказание Ермолову под№157, отправленное к нему 5 октября. В нем конкретизировалось содержание приказа за №155. От начальника штаба 1-й армии требовалось сообщить корпусным командирам, чтобы они находились у своих войск в 5 часов вечера, а “в 4 часа должна быть каша съедена и все люди налицо находиться имеют”135. При этом на посланном Ермолову подлиннике документа сохранилась помета об исполнении: “послано во все корпуса”, а в Журнале исходящих бумаг штаба Кутузова - “приказы лично отданы”. Такие формулировки дают основание предположить, что подготовка назначенного на 6 октября наступления шла параллельно – и со стороны Дежурства главнокомандующего, и со стороны Дежурства 1-й армии, что позволило в конечном счете организовать нападение на авангард Мюрата.

Анализ делопроизводственных документов и воспоминаний участков событий подтверждает предположение, что 4 октября Кутузов как

главнокомандующий не проявил должной активности при подготовке войск к наступлению. Имея противоречивые сведения о положении неприятеля, он затормозил выполнение соответствующих распоряжений. В этом случае предосторожность Кутузова, возможно, была оправданна.

Когда опасения главнокомандующего о концентрации противника в Воронове не подтвердились, он возобновил подготовку к атаке, которая из-за потери времени уже не могла быть вовремя организована. При этом Кутузов, несмотря на созданную им самим систему управления армией, поручил Ермолову, а не Коновницыну, привести войска в готовность и тем самым возложил на него вину за несвоевременное получение приказов корпусными командирами. Этим он сумел снять всякую ответственность с себя и дежурного генерала Коновницына, который фактически занимался управлением войсками. Следовательно, именно Кутузов, не разделявший намерений активизировать боевые действия, своими распоряжениями мало способствовал организации нападения, что в конечном счете повлияло на перенос наступления, отменить которое совсем без ущерба для своей репутации у него не было веских причин.

Несмотря на то, что вечером 4 октября были отданы соответствующие распоряжения о подготовке наступления, Кутузов на следующий день, возможно, еще только решал вопрос о его необходимости. По словам Беннигсена, 5 октября он снова сделал представление Кутузову о возобновлении боевых действий, после которого главнокомандующий согласился на наступление136.

Колебания Кутузова в принятии решения о проведении атаки 6 октября могли быть связаны с поступившими накануне от Сеславина данными о переходе неприятельского отряда (4 кавалерийских полка, 2 батальона пехоты, 8 орудий и обоз — около 350 “повозок с оружием и разными тряпками”) под командованием дивизионного генерала Ф.А.Орнано из Вязем на Боровскую дорогу. В своем рапорте Коновницыну от 4 октября Сеславин писал, что противник, по его данным, двигался в Саксонию на формирование через Фоминское, Верею и Смоленск, а также сообщал об удачной атаке вражеского обоза. “Орнани, -отмечал Сеславин, - в Фоминском получил повеление отправить к армии свою артиллерию и кавалерию”137. Еще до получения этого рапорта в Главной квартире знали сдвижении противника к Фоминскому из рапорта Дорохова от 5 октября за №53, которого, в свою очередь, известил об этом Сеславин138. На основании сообщения Дорохова для выяснения обстановки к Фоминскому была послана сильная партия от казачьих полков Ягодина 2-го и Кутейникова, которая, как писал Милорадович 5 октября Коновницыну, “неприятеля в с.Фоминском уже

не нашла, но узнала от жителей, что неприятель там был и имел некоторую перепалку с нашей партиею, после которой возвратился назад”139.

Следовательно, полученные Кутузовом новые сведения свидетельствовали о предпринятом неприятелем перемещении небольшого числа войск. Это движение не могло угрожать главным силам русской армии, поэтому серьезных препятствий для нанесения удара по отряду Мюрата у главнокомандующего не было и подготовка к атаке продолжилась. Тогда, вероятно, и было отправлено приказание Дорохову, зафиксированное 5октября в Журнале исходящих бумаг под №158 (других распоряжений в этот день по Журналу не проходило)140. В нем говорилось, что “предполагавшаяся сего дня атака в 5 часов утра отменена была по встретившимся обстоятельствам. Ныне его светлость приказал возобновить оную. Итак, завтра в 6 часов мы атакуем”. Дорохову предлагалось ударить в тыл неприятеля и тем самым выполнить направленное ему накануне предписание под №154. Вместе с тем, учитывая представленные Сеславиным сведения, решение о нападении на Вороново было оставлено за Дороховым: “...ежели же сему предстоит совершенная невозможность, то действуйте по вашему благорассмотрению”141.

Следует отметить, что из рапорта Сеславина Кутузов не мог сделать однозначного заключения о том, что Наполеон выдвинул авангард и готовится оставить Москву. Подобные выводы некоторые историки делают, опираясь на допрос рядового 9-го гусарского полка Твитанса, которого, по общепринятому мнению, прислал в Главную квартиру Сеславин142. Последний в заключение своего рапорта писал, что пощадил одного неприятеля, который подтвердит истинность его описания атаки на обоз противника. Рапорт Сеславина поступил в Главную квартиру 5 октября и был подшит к входящим бумагам. Вслед за ним был помещен протокол допроса Твитанса143. В нем сообщалось: “...третьего дня все бывшие в Москве и в Воронове неприятельские силы подошли к нам. Сам император с гвардией находится при армии, они предполагает нашу армию гораздо сильнее своей. Боеприпасы получены четыре дня назад. Войска ждут подкреплений, но продовольствовать их нечем. Большой парк артиллерии еще не прибыл. Ходят слухи о продолжение переговоров”. В конце текста допроса имеется помета: “Доставлено от полковника Толя”. То, что показания пленного оказались рядом с рапортом Сеславина, возможно, явилось главной причиной их логического объединения, однако для такого объяснения нет веских оснований.

В показаниях Твитанса ничего не сказано о движении частей Орнано и действиях Сеславина. Рассказ пленного и рапорт Сеславина не согласуются ни по одному пункту. Этот факт позволяет предположить, что Твитанс и пленный, присланный Сеславиным для подтверждения его слов, - разные лица. На это указывает пометка о доставлении протокола

допроса Толем. Последний мог либо сам допрашивать пленного (что не входило в его обязанности), либо использовать этот документ для представления Кутузову. Сам текст допроса мог быть составлен раньше, а 5 октября подшит к входящим бумагам. Так, например, показания пленного Фридриха Гинца, снятые 29 сентября, были помещены среди документов от 1 октября144. В пользу того, чтоТвитанс не мог быть взят в плен Сеславиным, говорит и тот факт, что в отряде Орнано находились 3-й и 6-й баварские легкоконные, а также и 9-й и 19-й французские конно-егерские полки145. 9-й же гусарский полк, рядовым которого был Твитанс, состоял во 2-й легкой кавалерийской дивизии 2-го кавалерийского корпуса, расположенного в лагере при Винькове (впереди деревни Тетеринки). Следовательно, показания Твитанса относятся к положению отряда Мюрата и либо доказывают полную неосведомленность пленного о состоянии дел, либо являются целенаправленной дезинформацией.

В ряде воспоминаний, написанных русскими офицерами и генералами, встречается упоминание, что в отряде противника были информированы о назначенном на 5 октября нападении. “Известным, - указывал Щербинин, — сделалось по окончании войны, что Мюрат предостережен был шпионами и ожидал нападения, готовившегося на 4-е (фактически на 5 октября. — В.Б.) число”146. Левенштерн свидетельствует, что “неприятель, проведавший о наших планах, простоял под ружьем весь день и всю ночь с 4 на 5 октября”147. Об этом же Ермолов писал: “За день пред сим неприятель имел сведение о намерении нашем сделать нападение; войска были в готовности и строгая повсюду осторожность в продолжение всей ночи, но ожидание было напрасно”148.

Однако иностранные мемуаристы эти сведения не подтверждают. Кроме того, подготовка нападения велась под таким покровом тайны, что информированность о ней противника кажется маловероятной. Возможно, слух о готовности противника к нападению был пущен в Главной квартире с целью показать, что срыв назначенной на 5 октября атаки не только не привел к отрицательным последствиям, но и был выгоден русским войскам. С другой стороны, когда 5 октября шла подготовка предстоящему нападению, в Главной квартире выражали опасение, что противник может проведать о планах и принять ответные меры. Так Маевский писал: “День еще прошел в приготовлении, - и все, по ошибочному предрассудку, думали, что не только люди, но и кусты изменяют тайнам нашим”149.

Вместе с тем в стоявшем против русской армии неприятельском отряде в эти дни не принимались какие-либо особые меры предосторожности, хотя на случай внезапного ночного нападения в лагере существовал специально заведенный порядок службы. Так, например, во

2-м кавалерийском корпусе войска поднимались за два часа до рассвета И оставались в боевой готовности, пока не взойдет солнце. В это время во все стороны посылались разъезды, и если вокруг все оставалось спокойным, то солдаты спешивались и приступали к уходу за лошадьми150. Подобная система, когда окружавшая лагерь цепь аванпостов имела за собой готовые вступить в бой войска, была, вероятно, характерна для всех частей, стоявших в первой линии неприятельского отряда. Согласно заведенному порядку, ближе к полудню лагерь покидали крупные партии фуражиров. Не случайно Роос писал: “...если бы русские вместо рассвета явились часов в 10 или 12, когда основное ядро наших войск отправлялось вооруженное и с пушками на фуражировку, то они могли бы захватить наш лагерь, не прибегая к оружию”151. Установленный в отряде Мюрата порядок службы, возможно, не был известен русскому командованию, поэтому атаку планировали предпринять на рассвете, ожидая застигнуть французов врасплох.

Приняв окончательное решение об атаке неприятельского отряда, главнокомандующий, не проявлявший ранее достаточной активности, лично приступил к подготовке нападения. Вечером 5 октября Кутузов произвел рекогносцировку вражеской позиции. “В этот момент, — пишет адъютант главнокомандующего Левенштерн, — над его головой закружился громадный орел, которого испугала молния, сверкавшая на небе, хотя грома не было слышно; обстоятельство, не мало нас удивившее; никто из нас не был достаточно учен, чтобы объяснить причину этого необыкновенного явления. К тому же, научное его объяснение рассеяло бы, быть может, нашу иллюзию, тогда как мы приняли по своему невежеству орла и молнию за благоприятный признак. Весть об этом случае быстро разнеслась по армии, еще более увеличив ея доверие к своему предводителю”152. В ходе проведенной рекогносцировки Кутузов мог составить собственное мнение о предстоящем нападении на отряд Мюрата и, возможно, уже тогда наметил для себя последовательность действий войск в сражении.

В свою очередь Беннигсен также готовился к предстоящей атаке. По свидетельству Глинки, вечером 4 октября, уже, вероятно, после отмены наступления войск, “генерал Беннигсен заезжал к генералу Милорадовичу с планами. Они долго наедине советовалась”153. 5 октября, возвратившись от Кутузова, Беннигсен объявил своему штабу, чтобы все были готовы сопровождать его к 7-му часу вечера154 .

Русские войска начали выступать из лагеря 5 октября около 7 часов вечера. Как отмечает поручик лейб-гвардии Измайловского полка Л.А.Симанский, 5-й корпус начал движение в 10 часов, но “пройдя несколько шагов мы остановились за проходом 3-го корпуса”155. Следовательно, в течение нескольких часов части покидали Тарутинский лагерь,

двигаясь к назначенным им для атаки местам. Через реку Нару войска правого фланга переправились только в полночь156.

Выдвижение частей правого фланга осуществлялось тремя колоннами. Первая состояла из 10 казачьих полков под командованием Орлова-Денисова157, 20-го егерского полка, Донской конно-артиллерийской роты № 2, шести орудий роты конной артиллерии №2 и четырех полков 1-го кавалерийского корпуса (лейб-гвардии Гусарский, Уланский, Драгунский и Нежинский драгунский). В авангарде второй колонны находилась егерская бригада полковника Е.М.Пиллара (4-й и 48-й егерские полки) с четырьмя орудиями легкой роты №8, затем следовал 2-й и 3-й пехотные корпуса, орудия пехотных полков, одна легкая и по две батарейных и конно-артиллерийских роты. Третья колонна состояла из 4-го пехотного корпуса, полки которого шли с приданной им артиллерией, и батарейной роты №23. Вслед за обходными колоннами следовали войска, назначенные для действий в центре и на левом фланге. Одну колонну составлял 6-й пехотный корпус с легкой и батарейной ротами; вторую — 7-й и 8-й корпуса, при двух легких и батарейных ротах. Последними двигались части, назначенные в резерв, — 5-й пехотный корпус, 1-я и 2-я кирасирские дивизии, а также резервная артиллерия. Авангард под командованием Милорадовича оставался на прежнем месте. Он состоял из нескольких батальонов егерей, 2-го, 3-го и 4-го кавалерийских корпусов158, казачьих полков, 8 орудий Донской конно-артиллерийской роты и двух рот конной артиллерии, которые по диспозиции должны были быть приданы кавалерийским корпусам. Кроме того, был сформирован отдельный отряд, под начальством прикомандированного к авангарду генерал-лейтенанта С.Н.Долгорукова, в составе двух гренадерских и трех егерских полков159. В него, вероятно, входили и егеря, находившиеся при авангарде. Возможно, этот отряд состоял из полков 7-го и 8-го пехотных корпусов: одной бригады 2-й гренадерской дивизии, 5-го, 6-го и 49-го егерских полков. Среди назначенных для действия против неприятеля войск был, вероятно, и 1-й конный казачий полк Тульского ополчения. Четыре сотни этого полка были направлены в начале октября к авангарду “не на службу, а для навычки с старыми казаками”, а остальные 5 сотен оставались в ведении начальника кавалерии Уварова160.

Можно заметить, что фактическое распределение сил перед атакой не совпадало с утвержденной диспозицией: изменился состав приданной корпусам артиллерии, появился отдельный отряд под командованием Долгорукова. Следовательно, в принятый ранее план были внесены изменения, которые не нашли отражения в документах Главной квартиры. Вероятно, отдавались конкретные приказы отдельным начальникам, в том числе в устной форме161.

Необходимо также отметить, что распределение войск и особенно артиллерии не могло происходить без ведома главнокомандующего, который должен был санкционировать все эти отступления от диспозиции. Тогда же, возможно, произошло и изменение стоявших перед войсками задач. Находившийся при 4-м кавалерийском корпусе подпоручик квартирмейстерской части Д.П.Бутурлин в своих воспоминаниях отмечал: “Мы имели приказание произвести фальшивые атаки в момент, когда начнется настоящая, с целью отвлечь внимание неприятеля, а когда он начнет отступать, то следовать за ним, не завязывая с своей стороны серьезного дела”162. Это свидетельство позволяет предположить, что по новому плану войскам левого фланга и центра отводилась вспомогательная роль, а основной удар должны были нанести подчиненные Беннигсену части. Тем самым отменялся предусмотренный диспозицией обход левого фланга противника с одновременным нанесением мощного фронтального удара по его центру. Возможно, в свете этих перемен для поддержки кавалерии и был создан отряд Долгорукова. Следовательно, к началу атаки уже произошло отступление от утвержденной главнокомандующим и доставленной в конце концов к войскам диспозиции, буквальное исполнение которой, как видно, не входило в планы Кутузова.

Таким образом, подготовка нападения на малочисленный отряд Мюрата, расположенный вдалеке от основных сил Наполеона, стала закономерным результатом усиления русской армии в Тарутинском лагере. Хотя Кутузов не считал целесообразным переходить к активным боевым действиям и брать инициативу в свои руки, ему пришлось прислушаться к настроениям в войсках. Вероятный преемник Кутузова на посту главнокомандующего — Беннигсен инициировал составление диспозиции и готовился принять участие в сражении, однако Кутузов своими действиями мало способствовал реализации этого наступательного замысла. Занятая главнокомандующим 4 октября выжидательная позиция привела к переносу запланированной атаки. Кроме того, в ее план были внесены поправки, изменившие первоначальное содержание диспозиции. Анализ источников убеждает, что царившие в Главной квартире интриги не способствовали консолидации сил для борьбы с оказавшимся в сердце России неприятелем, что негативно повлияло на подготовку русской армии к Тарутинскому сражению.

1. Бой, происходивший б октября 1812 г. примерно в 8 км от села Тарутина, имеет нескoлько вариантов названий. В документах, исходивших из Главной квартиры М.И.Кутузова, писали о сражении при р. Чернишне. В правительственной переписке это столкновение обозначалось как сражение при селе Тарутине. В воспоминаниях современников встречаем: сражение при Тарутине, Тарутинская битва, Тарутинское дело, нападение при Тарутине, авангардное дело, бой с Мюратом и т.д. В формулярных списках участников

можно увидеть следующие названия: сражение при Тарутино, под селом (или селением) Тарутино, при селе Рождествено и т. д. В отечественной историографии чаще всего пишут о Тарутинском сражении, битве или бое, в иностранной - бое у Винькова. Основываясь на сложившейся в отечественной историографии устойчивой традиции и учитывая то обстоятельство, что атака неприятеля планировалась силами большей части русской армии, события 6 октября 1812 г. В данной работе обозначаются как Тарутинское сражение.

2. Вильсон Р.-Т. Дневник и письма 1812-1813. СПб., 1995. С.162.

3. М.И.Кутузов: Сборник документов. В 5 т. М., 1954. Т.4. 4.1. С.401, 409, 435

4. Там же. С.360.

5. Шведов С.В. Комплектование, численность и потери русской армии в 1812 г // История СССР. 1987. №4. С.133-134, 136.

6. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.1. С.440; 1955. Т.4. Ч.2. C.81.

7. Тирион А. Воспоминания офицера французского кирасирского №2 полка о кампании 1812 г. СПб., 1912. С.31.

8. Отечественная война 1812г. СПб., 1912. T.19. С.11.

9. Колачковскии К.И. Записки генерала Колачковского о войне 1812 г. // ВИС. 1911. №З С.58-59; Тирион А. Воспоминания офицера... С.31; Роос Г. С Наполеоном в Россию: Записки врача Великой армии. СПб., 1912. С.170; Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г. СПб., 1824. Ч.2. С.23-24; Васильев А.А. Французские карабинеры в бою при Виньково 18 октября 1812 г. // Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 г. Малоярославец, 1998. С.53-54.

10. Тирион А. Воспоминания офицера... С.31.

11. См.: Вейссенгоф Я. Из записок генерала Яна Вейссенгофа // ВИС. 1912. №2. С.228; Колачковскии К.И. Записки генерала... С.61; Роос Г. С Наполеоном в Россию... С.173-174, 182.

12. Chambray G. Histoire de l'expedilion de Russie. Paris, 1838. T.I. P.215.

13. Роос Г. С Наполеоном в Россию... С. 178.

14. Васильев А.А. Французские карабинеры... С.51-52.

15. Колачковскии К.И. Записки генерала... С.60.

16. Там же. С.59.

17. Там же.

18. Цит. по: Тюлар Ж. Мюрат, или Пробуждение нации. М., 1993. С.281.

19. Коленкур А. Поход Наполеона в Россию. Смоленск, 1991. С.180.

20. Колачковскии К.И. Записки генерала... С.58.

21. Михайловский-Данилевский А.И. Записки: 1812 г. // ИВ. СПб., 1890. №10. С.158.

22. Он же. Описание Отечественной войны 1812 г. СПб., 1840. Ч.3. С.220.

23. Записки о войне 1812 г. кн. А.Б.Голицына // Военский К.А. Отечественная война 1812 г. в записках современников. СПб., 1911. С.72.

24. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.1. С.325.

25. Там же. С.327-328.

26. Там же. С.419.

27. Там же. С.407.

28. Михайловский-Данилевский А.И. Записки: 1812г. ... С. 161-162.

29. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.1. С.425.

30. Там же. C.431.

31. Дневник Александра Чичерина: 1812-1813. М., 1966. С.32.

32. Там же. С.33.

33. Митаревский Н.Е. Рассказы об Отечественной войне 1812 г. М., 1878. С.118-119.

34. Записки Николая Николаевича Муравьева//Русский архив. 1885. №11. С.363.

35. Записки графа Л.Л. Беннигсена о кампании 1812г.// Русская старина. 1909. №9. С.517

36. Записки о войне 1812 г. кн. А.Б.Голицына // Военский К.А. Отечественная война 1812 г.... С.72-73.

37. Цит. по: Тарле Е.В. 1812 г. М., 1959. С.648.

38. Вильсон Р.-Т. Дневник и письма 1812-1813… С.165-166.

39. ПСЗ. Т.32. №24975. С.48.

40. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.1. С.248.

41. Записки А. П. Ермолова: 1798- 1826 гг. М., 1991. С.214.

42. Л.Л.Беннигсен был возведен в графское достоинство в 1813 г. См.: Российский архив. М., 1996. Вып.7. С.316-317.

43. Записки Щербинина // Харкевич В. 1812 г в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна, 1900. Вып.1. С.31.

44. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.1. С.95; Российский архив... С.336.

45. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.1. С.314, 332.

46. Записки А.П.Ермолова... С.215, 216.

47. Записки генерала В.И.Левенштерна // Русская старина. 1901. №1. С.128.

48. Дурново Н.Д. Дневник 1812 г. // 1812 год...: Военные дневники. М., 1990. С.95, 96.

49. Вильсон Р. -Т. Дневник и письма 1812- 1813... С.178.

50. Отечественная война 1812 г. С. 123.

51. Дурново Н.Д. Дневник 1812 г. С.95.

52. Там же. С.96.

53. Вильсон Р.-Т. Дневник 1812 г. С.74.

54. Там же. С.178-179.

55. Записки графа Л.Л.Беннигсена о кампании 1812 г. С.517, 521.

56. Там же. С.519.

57. Михайловский -Данилевский А.И. Описание Отечественной войны 1812 г. С.219.

58. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино // ВЖ. 1818. Кн.10. С.44-45.

59. Вильсон Р.-Т. Дневник 1812 г. С.75.

60. Записки графа Л.Л.Беннигсена о кампании 1812 г. С.519.

61. Записки Николая Николаевича Муравьева. С.365; Записки Щербинина. С.36-37.

62. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.10. С.45.

63. В 1812 г. надворный советник П.А. Кусовников был владельцем села Успенского, располагавшегося на правом берегу реки Нары (см.: Булычов Н.И. Архивные сведения касающиеся Отечественной войны 1812 г. по Калужской губернии: Калужское дворянское ополчение. Калуга, 1910. Приложение. С.75).

64. Дурново Н.Д. Дневник 1812 г. С.96.

65. Записки графа Л.Л.Беннигсена о кампании 1812 г. С.518; См. также: Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны 1812 г. С.220-221; Богданович М.И. История Отечественной войны 1812 г., по достоверным источникам. СПб., 1859. Т.2. С.648-649.

66. Записки графа Л.Л.Беннигсена о кампании 1812 г. С.518.

67. Там же.

68. Евреинов М.М. Память о 1812 г. // Русский архив. 1874. №2. С.451.

69. Записки Щербинина. С. 36.

70. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.25.

71. ПСЗ... С.50.

72. Там же. С.49.

73. Там же. С.51.

74. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.10. С.45-50.

75. Богданович М.И. История Отечественной войны... С.471-475.

76. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.3-7.

77. Глинка Ф.Н Сражение при Тарутино... Кн.10. С.45; М.И.Кутузов: Сборник документов Т.4. Ч.2. C.3.

78. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.10. С.45; М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.3.

79. Богданович М.И. История Отечественной войны... С. 471.

80. Начальником 1-го кавалерийского корпуса Е.И.Меллер-Закомельский был официально назначен 4 октября 1812 г. приказом Кутузова по армии №40. См.: М.И.Кутузов: Сборник документов... Т.4. Ч.2. С.7.

81. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.10. С.46.

82. Богданович М.И. История Отечественной войны... С.472.

83. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.10. С.46.

84. Там же. С.48.

85. Там же; М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.5.

86. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.10. С.48; Богданович М.И. История Отечественной войны... С.473-474; М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.5.

87. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.10. С.49; Богданович М.И. История Отечественной войны... С.474; М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.6.

88. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.10. С.50; Богданович М.И. История Отечественной войны... С.475; М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.7.

89. Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны 1812 г. С.223.

90. М.И. Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.8-9.

91. По свидетельству А.А.Щербинина, к А.П.Ермолову был послан поручик Екатеринославского кирасирского полка Павлов. По данным М.И.Богдановича, к нему отправили поручика Глуховского кирасирского полка Герсеванова, а Д.В.Давыдов в примечаниях к “Дневнику партизанских действий” написал, что его разыскивал офицер Кавалергардского полка. Сам Давыдов не был участником описываемых им событий, однако сравнение сделанного им описания Тарутинского сражения и воспоминаний Ермолова позволяет утверждать, что Давыдов опирался на прямые свидетельства начальника штаба 1-й армии. (См.: Богданович М.И. История Отечественной войны... С.619; Давыдов Д.В. Сочинение. М., 1962. С.538; Записки А.П.Ермолова. С.217-218; Записки Щербинина. С.38).

92. Записки о войне 1812 г. кн. А.Б.Голицына. С.74.

93. ДавыдовД.В. Сочинение. С.538.

94. Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М., 1990. С.85.

95. Отличную от всех картину представил в своих воспоминаниях А.А.Щербинин. Он относил события 4 октября к 3-му числу и утверждал, что А.П.Ермолов обедал у своего дежурного генерала П.А.Кикина в помещичьем имении за левым флангом русского лагеря. Это свидетельство невозможно считать достоверным, т.к. оно не согласуется с другими известными воспоминаниями. В целом представленное Щербининым описание октябрьских событии содержит многочисленные неточности, относящиеся к последовательности действий, датам, чинам, должностям и т. д. Все это позволяет предположить, что мемуарист либо не сумел за давностью лет точно воспроизвести детали происходивших событий, либо не был о них достаточно полно осведомлен (см.: Записки Щербинина. С.38).

96. Давыдов Д.В. Сочинение. С.538.

97. Д.В.Давыдов со слов А.П.Ермолова пишет, что М.И.Кутузов не выезжал 4 октября из Леташевки, но это свидетельство противоречит другим воспоминаниям участников событий и делопроизводственным документам (см.: Давыдов Д.В. Сочинение. С.538).

98. Адъютант Кутузова В.И.Левенштерн в своих записках по этому поводу пишет следующее: “Атаку предположено было произвести 4-го октября, но в тот момент, когда артиллерии было приказано двинуться, половина ея лошадей оказалась занятою фуражировкою в 18 верстах от лагеря. Генерал барон Левенштерн, командовавший артиллерией, сообщил это неприятное известие Кутузову, который отменил предположенное им движение” (Записки генерала В.И.Левенштерна. С.115).

99. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С. 12.

100. Маевский С.И. Мой век, или История генерала Маевского. 1779-1848 гг. // Русская старина. 1873. №8. С.156.

101. Записки Щербинина. С.38-39.

102. Записки о войне 1812 г. кн. А.Б.Голицына. С.74.

103. С.И.Маевский свидетельствует, что М.И.Кутузов ночевал в крайней от тарутинской позиции деревне и только на другой день вернулся в Леташевку. Этот факт не подтверждается другими источниками. (См.: Маевский С.И. Мой век... С.156).

104. Михайловский-Данилевский А.И. Записки: 1812 г. С.164.

105. Записки Щербинина. С.39, 40.

106. Михайловский-Данилевский А.И. Записки: 1812 г. С.164.

107. По православному календарю 4 октября у Дмитрия нет именин (см.: Месяцеслов на лето от Рождества Христова. 1811. СПб., [1810]. С.40).

108. Записки генерала В.И.Левенштерна. С.115-1 16.

109. Маевский С.И. Мой век... С.156.

110. Граббе П.Х. Из памятных записок графа Павла Христофоровича Граббе. М., 1873. С.102-103.

111. Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.10. С.45.

112. Записки графа Л.Л.Беннигсена о кампании 1812 г. С.519.

113. Дурново Н.Д. Дневник 1812 г. С.96.

114. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.12.

115. Записки Щербинина. С.38.

116. ПСЗ. Т.32. №24975. С.50, 52.

117. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.1. С.308-309, 331.

118. Записки А.П.Ермолова. С.216.

119. Отечественная война 1812 г. Т.19. С.124.

120. Там же. С.10.

121. Там же. С.8.

122. Там же. С.11.

123. Там же. С.124.

124. Там же. С.10-11.

125. Там же. С.11.

126. Там же. С.124.

127. Записки графа Л.Л.Беннигсена о кампании 1812 г. С.519.

128. Записки о войне 1812 г. кн. А.Б.Голицына. С.74-75.

129. Записки графа Л.Л.Беннигсена о кампании 1812 г. С.519.

130. Петров М.М. Рассказы служившего в 1-м егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей и трех родных братьев его, зачавшейся с 1789 г. // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С.196.

131. Отечественная война 1812 г. Т.19. С.125.

132. Издатели сборника документов “М.И.Кутузов” посчитали, что с приказанием А.П.Ермолову за №156 был направлен подписанный П.П.Коновницыным приказ, определявший распределение войск и начальников в назначенной на 6 октября атаке. Однако в Журнале исходящих бумаг штаба Кутузова однозначно указывалось, что к приказанию за №156 был приложен приказ за №155, ничего общего не имеющий с приказом, опубликованным в сборнике документов. Анализ его содержания позволяет констатировать, что он кардинальным образом расходится с принятой диспозицией. В целом положение в боевой линии перечисленных в приказе пехотных корпусов повторяет их расположение в Тарутинском лагере. Следовательно, можно предположить, что подписанный Коновницыным приказ касался организации обороны занятой русскими войсками позиции и никакого отношения не имел к готовящемуся наступлению (см.: Отечественная война 1812 г. Т.19. С.125; М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.9, 10; План укрепленного лагеря при Тарутине в октябре 1812 г.// М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. Альбом схем).

133. Давыдов Д.В.: Сочинение... С.538.

134. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.9.

135. Там же. С.12; Отечественная война 1812 г. Т.19. С.125.

136. Записки графа Л.Л.Беннигсена о кампании 1812 г. С.519.

137. Отечественная война 1812 г. T.19. С.14-15.

138. Там же. С.13; М.И.Кутузов: Сборник документов... Т.4. Ч.2. С.13.

139. Отечественная война 1812 г. Т.19. С.13.

140. Там же. С.125.

141. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С. 13.

142. Бескровный Л.Г. Отечественная война 1812 г. М., 1962. С.495; Жилин П.А. Ги6ель наполеоновской армии в России. М., 1974. С.265-266.

143. Отечественная война 1812 г. Т.19. С.15.

144. Там же. С.2-3.

145. Васильев А.А. Французские карабинеры... С.18.

146. Записки Щербинина. С.42.

147. 3аписки генерала В.И.Левенштерна. С.116.

148. Записки А.П.Ермолова. С.218.

149. Маевский С.И. Мой век... С.156.

150. Васильев А.А. Французские карабинеры... С.54.

151. Французы в России. 1812 г. По воспоминаниям современников-иностранцев М., 1912. С.98.

152. Записки генерала В.И.Левенштерна. С.116.

153. Глинка Ф.Н. Письма русского офицера... С.85.

154. Евреинов М.М. Память о 1812 г. С.451.

155. Симанский Л.А. Журнал участника войны 1812 г. // ВИС. 1913. №4. С.131.

156. М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.17.

157. В делопроизводственной документации Главного штаба и воспоминаниях современников говорится о том, что в колонне В.В.Орлова-Денисова было 10 казачьих полков. Анализ наградных документов позволил А.А.Васильеву утверждать, что в казачьем отряде было 13 полков. Кроме того, при Орлове-Денисове состоял сборный эскадрон лейб-гвардии Казачьего полка и Черноморской сотни. Вместе с тем в числе 13 казачьих полков Васильев показал и Симферопольский конно-татарский полк, который находился в это время в отряде И.Е.Ефремова. (См.: М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.11-12, 72; Васильев А.А. Французские карабинеры... С.62).

158. 3-й кавалерийский корпус в это время существовал номинально. Фактически он вошел в состав 2-го кавалерийского корпуса и находился под командованием Ф.К.Корфа. (См.: Записки Крейца // Харкевич В. 1812 г. в дневниках, записках и воспоминаниях.. Вып.1. С.75; Богданович М.И. История Отечественной войны... С.472; Васильев А.А., Елисеев А.А. Русские соединенные армии при Бородине 24-26 августа 1812 г.: Состав войск и численность. М., 1997. С.32).

159. Отечественная война 1812 г. Т.19. С.3, 123; М.И.Кутузов: Сборник документов. Т.4. Ч.2. С.7; Известие о военных действиях Российской армии против французов: 1812 г, СПб., 1813. С.152; Записки графа Л.Л.Беннигсена о кампании 1812 г. С.519-520; Дурново И.Ц. Дневник 1812 г. С.96-97; Глинка Ф.Н. Сражение при Тарутино... Кн.11. С.34; Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г. С.25-27; Сражение при р.Чернишне // Харкевич В. 1812 г. В дневниках, записках и воспоминаниях... Вып.2. С.201 -202; Васильев А.А. Французские карабинеры... С.55, 62.

160. Отечественная война 1812 г. Т.19. С.2; Кузнецов О.Ю. Конные полки Тульского ополчения в событиях 1812 г. (Частные иллюстрации общей проблемы) // Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 г. Малоярославец, 1998. С.69, 70.

161. М.И.Богданович со ссылкой на “Журнал” принца Евгения Вюртембергского приводит приказ Л.Л.Беннигсена к войскам правого фланга. Однако показанное в нем распределение войск и поставленные им задачи противоречат не только диспозиции, рапортам о сражении, запискам Беннигсена, но и воспоминаниям самого Евгения Вюрембергского (см.: Богданович М.И. История Отечественной войны С.476).

162. Бутурлин Д.П. Кутузов в 1812 г. // Русская старина. 1894. №11. С.199.

Опубликовано: В.А.Бессонов. Тарутино: подготовка к сражению 6 октября 1812 г. // Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. II.: Сборник материалов. М., 2003. Вып.137. С.89-130.