Массовые самосожжения старообрядцев в России начались в конце 60-х–в 70-х гг. XVII в., ещё при жизни протопопа Аввакума. Безусловно, причиной их были преследования со стороны властей и официальной церкви. Сама церковь изменила вере, предала народ, а народ, как отмечал известный русский писатель, публицист и философ Василий Васильевич Розанов, есть дитя веры, дитя церкви (1).

В конце 60-х–начале 70-х годов XVII в. в Тюменском уезде в заимке на речке Березовке беглыми старообрядцами во главе с известным тюменским попом Дометианом (в монахах Даниил) была организована пустынь, где нашли приют староверы из многих сибирских городов и уездов. Об этом стало известно властям. Для уговоров и увещания старообрядцев Тобольский губернатор боярин П.В. Шереметьев направил в пустынь на речку Березовку воинский отряд во главе с чиновником Приказной палаты Степаном Шишкиным и архимандритом Знаменского монастыря Герасимом. Узнав о приближении воинского отряда, старообрядцы пустыни во главе со своим наставником Дометианом в ночь на 6 января 1679 г., «запершись в избах, сожглись». По одним данным в этой пустыни сгорело 1700 человек, по другим – 300, а «иные ушли в рознь». Прибывший сюда воинский отряд вместо пустыни нашел только кучи пепла (2).

В том же году в тех же тюменских пределах ещё одна группа сибирских старообрядцев решила последовать их примеру, но прежде испросить разрешение протопопа Аввакума самим себя сжечь. Посланец сибирских старообрядцев дошёл до Пустозерска, встретился с находившимся здесь в ссылке мятежным протопопом и получил от него письмо, в котором Аввакум благословил «сибирских старолюбцев» на самосожжение (3).

В послании сибирской «братии» Аввакум, одобряя самосожжение старообрядцев, писал. «Наипаче же в нынешнее время в нашей Руссии в огонь идут от скорби великия, ревнуя по благочестию, якоже древле апостоли. Не жалеют себя; но Христа ради и Богородицы на смерть идут, да вечно живи будут.

А иже сами ся сожигают, храня цело благочестие, тому же прилично, яко и с поста умирают, – добре творят.

Знал я некого Дометиана священника: прост был человек, но вера тепла и и несумненна, а конец пускай добре сотворил отступников утекая, сожегся.

Брате, брате! Дорогое дело, что в огонь посадят! Помнишь ли, в Нижегородских – тех пределах, где я родился и живал, тысящи з две и сами миленкие от лукавых-тех духов забежали в огонь? Да, разумно оне сделали, – тепло себе обрели: сим искушением тамошняго искушения утекли» (4).

Однако полученное благословение сибирским кержекам показалось нерешительным, и они решили обратиться к Аввакуму ещё раз. Но их посланник, придя в Пустозерск на следующий год, не застал в живых протопопа и его пустозерских соузников (5).

В первые годы после реформы патриарха Никона вопрос о допустимости самосожжений стал одним из центральных тем в дискуссиях старообрядцев. Среди первых произведений, посвящённых этой теме, заметное место занимает «Жалобница поморских старцев против самосожжений» (1691). Её авторы обращаются ко «всюду рассеянным за имя Христово пречестным отцам» с «соборным предложением»: рассудить о «странном учении» – «самогубительной смерти». Они кратко излагают историю распространения на Руси этого «необычного учения» об очищении огнем и называют имена «учителей»», в том числе протопопа Аввакума (6).

Идеи «Жалобницы» развиты и в другом старообрядческом трактате XVII в., направленном против самосожжений – «гарей», «Отразительном писании о новоизбирательном пути самоубийственных смертей» наставника Евфросина, который главной целью своего служения считал развенчание немногочисленных аргументов самосжигателей (7).

Были противники самосожжений и среди близких Аввакуму людей. Так, против «самоубийственных смертей» путём самосожжений выступала духовная дочь Аввакума и его землячка старица Каптелина Мелентьевна, скрывавшаяся от преследования властей в скитах на Керженце, в Ветлужских лесах и в Пошехонье (8).

После сожжения в 1682 г. в Пустозерске в едином срубе «за великие на царский дом хулы» протопопа Аввакум и его соузников по пустозерской ссылке попа Лазаря, дьякона Федора и инока Епифания «огненное крещение» стало считаться в староверческой среде верхом благочестия за старую веру.

В 20-х и 40-х годах XVIII в. имели место массовые самосожжения старообрядцев в Мезенском уезде и на Печоре.

В последней третьи XVII в. и первой третьи XVIII в. началось массовое бегство старообрядцев из центральных областей России на периферию, в основном на Север. Многие старообрядцы, бежавшие от преследования властей из Нижегородской губернии, Москвы, Ярославля и Новгорода, находили свои убежища в глухих районах Архангельской губернии, в том числе в Мезенском уезде и создавали здесь скиты.

Так, старообрядцы, бежавшие из нижегородских керженских старообрядческих скитов, расположенных на реке Керженец, после их разгрома Новгородским архиепископом Питиримом, поселились на Зимнем берегу Белого моря в верховьях реки Койды, около Койдозера. Ими был создан здесь Ануфриевский старообрядческий скит, сельбища которого располагались по берегам верховьев рек Койды и Майды (9). Часть из них укрылась в Игнатьевском старообрядческом ските, основанном в начале XVIII в. на Зимнем берегу Белого моря, в 10 верстах от устья р. Ручьи (10). Ими же в 1720-х годах был основан старообрядческий скит по притоку Мезени – реки Сёмже, в 18 верстах от ее устья, названный Сёмженские кельи (11).

Этому в известной мере способствовали следующие обстоятельства. Недалеко от этих мест на Мезени, в Окладниковой слободе (с 1780 г. город Мезень. – Н.О.) с декабря 1664 г. по февраль 1666 г. находился в ссылке протопоп Аввакум. После отправления его в Москву на суд собора и последующей ссылки в Пустозерск, здесь оставались его жена Анастасия Марковна с детьми и его верные ученики юродивый Федор, родом с Мезени, и москвич Лука Лаврентьевич. Через них Аввакум посылал свои послания на волю, и Окладникова слобода была центром по переписке и распространению посланий Аввакума (12).

Все это способствовало распространению старообрядчества на Мезени и среди поморов Белого моря, которые на своих судах плавали на Печору до Пустозерска и нередко участвовали в доставке посланий Аввакума из Пустозерска на Мезень. Они же доставляли послания Аввакума восставшим монахам Соловецкого монастыря (13).

Известно, что, находясь в заточении в Пустозерске в осыпной тюрьме, Аввакум поддерживал постоянную связь со своими земляками старообрядцами, скрывавшимися в нижегородских старообрядческих скитах. Посланец этих старообрядцев инок Иона в 1668 г. добрался до Пустозерска и с риском для своей жизни навестил Аввакума в пустозерской темнице. Вспоминая об этом, Аввакум писал, что Иона «зело дух мой успокоил». Вернувшись в нижегородские пределы, Иона привез послание Аввакума землякам (14).

Поэтому не случайно из нижегородских керженских старообрядческих скитов и из других мест России устремились в эти места. Они находили здесь сочувствие у местного населения и поддержку со стороны своих единомышленников.

В указанных скитах на Зимнем берегу белого моря и на Мезени находили приют старообрядцы, бежавшие сюда из Москвы, Ярославля и из других городов центральной России, а также мезенские старообрядцы.

После получения указа Святейшего Синода от 4 марта 1723 г. о недопущении старообрядцам «жить в пустыньках» и «строить» отдельные скиты в лесах Холмогорской и Важской епархии епископ Варнава принимает неотложные меры к розыску «потаенных раскольников», скрывавшихся в лесах его епархии.

В 1724 г. инквизитор дьякон Ботев (инквизиторские должности в церковной иерархии существовали с 1721 по 1727 годы) донёс в Холмогорскую и Важскую епархию о том, что в Мезенском уезде укрепились позиции старообрядце и многие из них обитают в Азапольской волости. Вследствие чего «для достоверного свидетельства» туда была отправлена специальная команда во главе с провинциал-инквизитором иеромонахом Александром Тихоновым. В состав этой команды был также включён доноситель дьякон Ботев. В декабре 1724 года они выехали в Мезенский уезд и 29 декабря появились в Азапольской волости. Напуганные приездом инквизиторской команды «противники святые церкви нехотящие быть у присяги зажглись» и погибло там всего «в розных дворах мужска и женска полу» 108 человек. При дальнейших розысках было установлено, что и в других волостях Мезенского уезда «раскольники тоже готовились следовать их примеру». Так описаны эти события в книге Д.И. Сапожникова «Самосожжигатели в русском расколе (со второй половины XVIII века до конца XVIII века)», изданной в Москве в 1891 годы (15).

Несколько иначе освящены эти события в материалах архивного дела, выявленным мезенским краеведом Н.В. Шульгиным в Государственном архиве Архангельской области. Установлено, что самосожжение старообрядцев произошло не «розных дворах», как сообщает об этом Д.И. Сапожников, а «в единой избе», в доме крестьянина д. Азаполье Прокопия Михеева. Вместе с ним в огне погибли его дети: сын Карп 17 лет и дочь Агафья 18 лет. Всего здесь погибло в огне не 108, а 109 человек, в том числе 46 душ «мужска пола» и 63 души «женска пола». Среди сгоревших были не только азапольские крестьяне, но и крестьяне других мезенских селений.

Перепуганный священник Азапольской Ильинской церкви Петр Прокопьев в своем донесении архиепископу Холмогорскому и Важскому Варнаве уверял: «Прежде, государь, оные крестьяне у меня, нижепоименованного богомольца вашего, повсегодно на исповедь приходили, и каким поведением и отчего оные люди згорели, про то мне… не ведомо» (16).

Чтобы понять оправдание священника Петра Прокопьева, надо иметь в виду, что многие крестьяне-староверы, чтобы избежать двойного оклада и преследования со стороны властей, скрывали свою принадлежность к старой вере, официально числись прихожанами местных церквей и исповедовались у священников этих церквей.

10 марта 1725 г. из Приказа инквизиторских дел поступило сообщение в Московское синодальное правление о том, что многие старообрядцы живут «по рекам… и сыскать таковых там весьма трудно, понеже дорог не имеется, да и придтить малолюдством на них опасно» (17).

На основании этого сообщения Синод 7 февраля 1726 г. послал определение епископу Холмогорскому и Важскому Варнаве «чтобы он отправил к ним, раскольникам, увещевателей, а о священниках той стороны собрал бы сведения – не являются ли они поощрителями раскола» (18).

На это определение просвещенный ответил Синоду обширнейшим донесением, в котором писал: «Да, правда, что раскольники и развратители там массами, оные все с пашпортами, овсе, таясь, подкрадывают благочестие святое и не знаем, что с ними делать… а Бог их сам прогонит за наше неможение… священникам и прикащиками указано, чтобы они от сожжигательств оных раскольников предостерегали и сожжигаться им не давали» (19).

В первой четверти XVIII в., избегая двойного оклада и религиозного гнёта, многие мезенские крестьяе-старообрядцы бежали в Печорский край и селились в Усть-Цилме и вблизи её по притокам Печоры. Другая их часть расселилась по притоку Мезени – р. Пёзе, Оме и Вижасу в Канинской тундре (20).

Скрываясь от преследования властей, в 1715 г. в Усть-Цильме на Печоре под видом промысла рыбы поселились мезенские крестьяне-староверы Бобрецовы, Антоновы и Кирилловы. Так как в Усть-Цилме был некоторый контроль над старообрядцами, они удалились отсюда на берега Пижмы Печорской и в 100 верстах от её устья усмотрели довольно красивое, обильное лугами и безопасное от преследования властями место. Позднее сюда переселились другие мезенские и усть-цилемские крестьяне.

Около 1720 г. сюда приехал мезенский крестьянин-старовер Парфений Клокотов, уроженец Юромской волости Мезенского уезда, который до этого пять лет проживал в старообрядческом ските на р. Оме в Мезенском уезде. Вместе с ним приехал выходец из Выговского старообрядческого скита бывший соловецкий старец Феофан. Они организовали на Пижме, на «Великих лугах», старообрядческий скит, который получил название Великопоженское общежительство (21).

После смерти первого наставника скита, старца Феофана, выходца из Выга, Парфений Клокотов пригласил на его место с того же Выговского общежительства Ивана Анкидинова, родом из Ростова, который пришел в скит в 1733 г., а сам стал стряпчим и выезжал в разные города, имея паспорт, выданный на Мезени.. В тоже время в скит пришла старица Александра, также родом из Ростова. Она была наставницей среди женского населения скита (22).

Иван Акиндинов был незаурядной личностью «ведущь бе вельми писания» и пользовался большим авторитетом в среде поморского (даниловского) старообрядчества. Он провёл большую работу по укреплению скита и оживлению его деятельности. Исполняя обязанности наставника, Акиндинов исправлял все церковные требы у старообрядцев скита: «исповедовал, причащал и по рождении, младенцев, жен молитвою очищал, младенцам имена нарекал, крестил и пришедших к ним в раскол перекрещивал» (23).

Упомянутый старообрядчески скит на р. Оме был основан в начале XVIII в. мезенскими крестьянами-староверами Юромской волости. Одним из основателей этого скита и его наставником был крестьянин этой же волости Матвей Багрецов (24).

В те же годы XVIII в. мезенскими крестьянами-староверами Азапольской волости был основан скит по реке Вижас (25). Наставник его не известен.

В 1720 г. крестьянин-старовер Юромской волости Алексей Яковлев вместе со своей женой поселился по притоку Мезени – р. Пёзе, на её правом берегу, в 190 верстах от устья в урочище Езовец. Он построил тут келью и возле неё поставил деревянный восьмиконечный крест, выполнив на нем следующую надпись: «Аще кто сему кресту кланиться не будет, тот проклят будет». Вскоре к нему присоединились другие крестьяне-старообрядцы Мезенского уезда. Так образовалось здесь старообрядческое общежительство во главе с наставником, крестьянином-старовером Юромской волости Алексеем Тимофеевым Бродягиным (26).

В 1736 г. в этот скит приезжал из Выгорецкой старообрядческой общины Исаак Матвеев, который перекрестил всех скитян в озерке, находившемся рядом со скитом (27).

Весной 1743 г. черносошенный крестьянин Окладниковой слободы на Мезени Артемий Ванюков поссорился с бурмистром своей слободы, тайным старообрядцем, который принимал старообрядцев, так как его мать проживала в одном из старообрядческих скитов на берегу Белого моря и там умерла. Ванюков донёс об этом Холмогорскому архиерею, но стараниями бурмистра делу не дали хода. За этот донос бурмистр, прикрывавший строобрядцев, побил Ванюкова, в результате чего последний пролежал 3 недели в постели. Оправившись от побоев, Ванюков отправился в Холмогоры и предложил там местному духовенству свои услуги в отыскании старообрядцев, скрывавшихся в «потаенных местах» в Мезенском уезде по рекам Койде, Майде, Пёзе, Оме, Вижасу, а также на Пижме Печорской. Ему дали денег и он отправился в указанные места для розысков скрывавшихся там старообрядцев. В октябре 1743 г. Ванюков явился в Холмогоры с подробным донесением о результатах проведённых им розысков. На основании этого доноса по настоянию архиепископа «для сыску и взятия потаенных раскольников… ради искоренения староверства» Архангельский губернатор отправил в Мезенский уезд и на Пижму Печорскую воинскую карательную экспедицию во главе с майором Петром Ильищевым. В состав этой экспедиции вошли прапорщик Родион Бородин, доноситель Артемий Ванюков, канцелярист Иван Попов, два копииста, священник Холмогорского собора Козьма Шабунин и другие представители духовенства из Холмогор и 55 рядовых солдат (28).

Карательная воинская экспедиция в ноябре того же года на лошадях выехала на Мезень, а оттуда на оленях через Пустозерск в Усть-Цильму, куда прибыла 5 декабря 1743 г. Захватив здесь «потребное число» местных крестьян в качестве понятых, участники экспедиции на оленях выехали в Великопоженский скит на Пижму Печорскую, куда прибыли в ночь на 7 декабря (29).

Скитяне, заранее предупрежденные о прибытии экспедиции, все «от мала до велика» забились в высокую бревенчатую двухэтажную часовню, куда можно было взойти по лестнице через крыльцо. А чтобы члены воинской команды не попали в часовню, собравшиеся здесь раскольники, сломали крыльцо и лестницу, затворив окна и двери, заперлись и приготовились к самосожжению (30).

Майор Ильищев, консисторский канцелярист Иван Попов, с тремя понятыми подошли к часовне и постучали под окном в стену, «творя раскольническую молитву». Окно отворилось, и раскольники спросили присланных о причине их приезда. На что они ответили раскольникам, «что привезли к ним пастырское увещание, и если имеют на святую церковь и тайны ея какое сумнительство, о том бы показали письменно и объявили бы о себе, как их зовут, сколько им от роду лет, где их рождение, какого были чину и давно ль в те скиты пришли, с какими отпусками из домов своих вышли, по каким указам или позволениям в этих местах жительствуют, с платежами ли по силе по силе указов двойнаго оклада, по должности христианской у кого и где исповедываются и св. тайн приобщаются и умерших телеса где, с каким надгробным пением и кем погребают. Чтоб они выдали своих наставников для разглагольствования с духовным начальством; при этом уверяли, что никакого озлобления и задержания им учинено не будет» (31).

Майор Ильищев и члены его команды «с великим молением» уговорили старообрядцев, запершихся в часовне, чтобы они приняли от них увещательную грамоту архиерея, им зачитанную. Тогда старообрядцы выбросили из окна длинный тонкий ремень и по этому ремню к ним в часовню вместе с грамотою архиерея поднялся один из понятых, крестьянин Усть-Цилемской слободки Василий Чупров. И пробыл он у них «с тою грамотою часа з два», а в это время снизу с земли под окном с ними «разглагольствовал» и вел увещание поп Козьма. Приняв эту грамоту и прочитав её, старообрядцы «много рассуждали» и, несмотря на уговоры и увещания майора Ильищева и членов его команды и данные им обещания о том, «что им никакой обиды не будет учинено, что их не тронут и все они по-прежнему», они решили «неотменно сожещись» (32).

Кроме указанной инструкции архиерея, с которой ознакомились раскольники, члены команды майора Ильищева имели при себе другую секретную инструкцию, данную архангелогороской губернской канцелярией. И в ней было приказано: «Если раскольники не будут оказывать сопротивление и дадутся переписаться, то по окончании переписки, явившихся всех раскольников, сколько и где их найдется, положа им на ноги колодки, или что может заблаговременно быть – чтобы в дороге утечки не учинили, и со всеми их пожитками, при конвое отправить в Архангельск, а скиты и часовни их сжечь» (33). О содержании её наставникам скита было известно от верных им людей

Решив сжечься, раскольники из окна отвечали членам команды майора Ильищева: «Мы хотим ныне умереть огнесожжением за старую веру и крест, а вам гонителям в руки не дадимся, понеже-де у вас вера новая, и когда–де наши братья-раскольники взяты были в губернскую канцелярию и там обрали их, как липок, и отпустили в однех рубашечках, и ежели вам даться в руки, то-де вы и с нами также сделаете. Ежели кто хочет спастись, те бы с нами шли сюда гореть; мы ныне к самому Христу отходим» (34).

После этого окно в часовне захлопнулось и оттуда «через несколько минут показался дым и огонь; раздались крики, визг и перед глазами посланных, все с женами и детьми… погибли в огне» (35). Это произошло «декабря 7 числа, в половину дня». Вместе с наставником Иваном Акиндиновы, которому «от роду было слишком девяносто лет», и старицей Александрой всего сгорело в этой часовне «мужска и женска пола с малолетними детьми» 78 человек (36).

Здесь надо отметь, что оставшиеся вне «заперти» в часовне великопоженские скитяне, до приезда в скит воинской команды, были отправлены общежительством в «тайные в лесах кельи» охранять книги и иконы, принесенные сюда, частью еще задолго до «гари», как «лишние», частью же «по известии» о приходе команды. За день до самосожжения и после его в местных лесах было «сыскано» и задержано десять человек великопоженцев, которые были отправлены потом в Губернскую канцелярию. Это были пять мужчин, три «жонки» и два младенца (37).

В.И. Малышев во время одной из своих экспедиций на Печору обнаружил «Памятник сгоревших в Великопоженском общежительстве в 1743 г.», в котором перечислены все 78 имен сгоревших, включая наставника Ивана Акиндинова, в том числе 33 имени мужских и 45 женских, среди них 24 девицы и два младенца женского пола. Вместе с ними сгорело «немалое число книг», их видел там мезенец Василий Чупров, который поднимался в часовню для уговоров старообрядцев на выкинутом ими через окно тонком ремне (38).

Во время этого события в ските не было Парфения Клокотова. Он находился на р. Колве, где за 6 недель до этой трагедии основал новый старообрядческий скит на 10 человек. Туда майор Ильищев послал отряд солдат под командованием капрала. Все скитяне этого скита в количестве 10 человек были «сысканы» и «за необращением» были привезены сначала на Мезень в Окладникову слободу, а затем препровождены в Холмогоры. Сам же Парфений Клокотов был задержан на дороге между Печорой и Мезенью, доставлен в Холмогоры и заключен там под стражу, откуда сбежал и дальнейшая его судьба не известна (39).

В руки команды майора Ильищева попало: хлеба молоченого (ржи и ячменя) – 600 четвертей, немолоченого – 30 куч, лошадей –12, коров дойных более 50, овец – 300 и «множество иного живота», а также «63 книги и икон множество» (40). Вероятно, членами команды майора Ильищева была обнаружена также часть книг, икон и другого имущества, переправленных великопоженцами для хранения в потаенные кельи.

После разгрома Великопоженского скита отряд карательной экспедиции разбился на 3 команды. Команда в главе с майором Ильищевым, канцеляристом Поповым и доносителем Ванюковым отправилась на оленях на Зимний берег Белого моря по рекам Койде и Майде, но рассказ о деятельности этого отряда – тема для отдельного доклада. Другая команда солдат карательной экспедиции во главе с прапорщиком Бородиным и попом Козьмой также на оленях поехала по рекам Пёзе, Оме и Вижасу. Нескольким солдатам, под начальством капрала, было поручено разрушить скит, основанный Парфением Клокотовым на р. Колве (41).

Команда прапорщика Бородина 5 января 1744 года прибыла на Пёзу в Езовец в скит Алексея Бродягина. Скитяне были заранее предупреждены о прибытии воинской команды поэтому «прежде их пришествия все заперлись в избе вместе с малолетними детьми». Из избы они обратились к членам воинской команды с вопросом: «Для чего вы приехали? Знаем, что для сыску нас, а мы собрались сюда от страху вашего!» (42).

Прапорщик Бородин через окно вручил скитянам увещательную грамоту архиепископа и вместе с членами воинской команды вступил с ними в переговоры и споры, которые продолжались весь день 6 января. Он уговаривал их выйти из избы, обещая прощение. Однако скитяне не поддались ни на какие увещания и уговоры и отказались выйти из избы. При этом они предложили членам воинской команды взятку «до пятидесяти рублев и более», чтобы те ушли и оставили их в покое, Они возвратили прапорщику Бородину увещательную грамоту архиепископа и к ней приложили «реестр, сколько их в той избе заперлось мужскаго и женскаго полу с малолетними детьми; оказалось 17 человек». При этом заявили: «Лучше нам в огни… сгорети, нежели к вашему нечестию приступити» (43).

На ночь прапорщик Бородин выставил вокруг избы воинский караул. Ночью скитяне через окно выкинули из избы следующее письмо:

«Пишем вашему доброванию и вашему крепкому истязанию; а мы по вашему сумнимся креститься тремя персты, крестимся мы двумя персты и того ради в ваши церкви не ходим и от ваших пастырей не причащаемся, что вы возлюбили крест крыж (крест католический. – Н.О.) и на церкви и на прочих тайнах церковных, и того ради мы страждем от вас, крепимся, дабы вам в руки не попасть; ныне мы уверился от святаго писания, идти с сего времени, а до сего времени мы с вами в церкви ходили, а ныне мы не хотим иттить и тремя персты не хотим креститься и стоим в том намерении, и Никоновой тетради не принимаем, и что с вами говорить? Что вы старым книгам противитесь, а мы ваш крест проклинаем троеперстной и всех кто им знаменуется» (44).

Пока члены воинской команды вместе с прапорщиком Бородиным читали это письмо скитяне «в нощи часу третьем зажглись» и при этом заявили: «Мы за древлее благочестие, крест и молитву умираем, а вас всех проклинаем!». Все скитяне, запершиеся в избе, сгорели на глазах воинской команды. Всего сгорело в ските вместе с наставником 17 человек, в том числе 11 человек мужского пола, 6 человек женского пола, в их числе две девицы и один младенец (45).

Сохранившиеся документы отмечают зажиточность скита, наличие в нем большого количества скота, хлебных запасов и др. Среди имущества этого скита, описанного после самосожжения старообрядцев, значилось 9 лошадей, 21 корова, 7 телят, 15 быков, и «овец, и хлебного запасу, и прочего немалое число». Все это «без останку» было взято командой прапорщика Бородина, «а иное в казну на государя записываху, понеже оное место и жители живущее все во изобилии всяцем и довольство всякое имуще» (46).

С Пёзы отряд прапорщика Бородина на оленях отправился на р. Ому в скит Матвея Багрецова. Ко времени прибытия воинского карательного отряда скитяне этого скита, будучи предупреждены о прибытии карателей, все во главе с наставником Матвеем Багрецовым заперлись в «единой избе» и решили сжечься (47).

И здесь сожжению предшествовали жаркие споры о вере и многократные увещания. Врученную им увещательную грамоту архиепископа скитяне вернули команде прапорщика Бородина не читая, ссылаясь на то, что среди них «нет грамотных». А второй раз они обманули команду, заявив, что «всеконечно сжигаться не будем», но в самую глухую ночь на 13 января зажглись, «изволиша свое благочестие запечетлети, огнем и дымом скончашася». Вместе с оаставником Матвеем Багрецовым всего в ските сгорело 12 человек (48).

Скиту принадлежало «оленей больши осьми сот», которых охраняли «самоядей немалое число», а также «немалое число» крупного рогатого скота и лошадей». Все это, а также другое имущество, принадлежавшее скитянам, команда прапорщика Бородина «взяша на государя, а иное себе погрбиша без останку» (49).

С Омы отряд прапорщика Бородина должен был выехать на р. Вижас. Однако сведениями о деятельности здесь этого отряда мы не располагаем. Равно и не располагаем мы сведеньями о численности находившего здесь старообрядческого скита и его организаторах и наставниках.

В «Повести о самосожжении в Мезенском уезде в 1743–1744 гг.», написанной на основании докладной записки участников карательной экспедиции – попа Козьмы Шабунина и канцеляриста Ивана Попова, опубликованной В.И. Малышевым об этом ничего не сказано (50). В государственном архиве Архангельской области сведений об этом нами также не выявлено. Архив мезенской канцелярии, где возможно хранились сведения о старообрядческом ските на Вижасе и его судьбе, сгорел в 1849 г.

Известно, что карательная экспедиция была направлена в Мезенский уезд и на Печору без ведома Сената. На ее жестокие действия в Сенат поступали многочисленные жалобы. Поэтому вскоре последовал указ о ее возвращении, «а людей по Мезени и послившихся за Мезенью… не разорять и поселения их не жечь, и никакой им обиды, разорения и пакости не чинить» (51). Так что возможно, отряд прапорщика Бородина не успел совершить карательных действий в отношении старообрядцев, проживавших по реке Вижас.

Спутник академика И.И. Лепехина в его путешествии по Русскому Северу академик Н.Я. Озерецковский, побывавший в Вижасе в 1772 г., сообщает, что в то время здесь было «шесть дворов, отстоящих друг от друга довольно далеко». Такая разбросанность дворов была характерна для старообрядческих келий. Озерецковский встретил проживавших здесь двух крестьян-старообрядцев Азапольской волости Якима и Лариона Тимофеевичей Михеевых (52).

Разрушенные властями скиты вскоре вновь восстанавливались. Так, стараньями новых старцев, пришедшими на Пижму вскоре после произошедшего здесь самосожжения, Великопоженский скит был восстановлен в лучшем виде. Это стало возможным благодаря обильным пожертвованиям со стороны многочисленных ревнителей старой веры. В 1835 г. здесь проживало 94 старообрядца, в том числе 35 человек мужского пола и 49 человек женского пола (53).

Надо отметить, что в первой половине XIX в. вследствие притока беглых старообрядцев и перехода в старообрядчество местных жителей численность их на Печоре значительно возросла. По явно заниженным официальным данным Усть-Цилемского волостного правления в этой волости в 1849 г. проживало старообрядцев 1084 чел. (508 чел. м.п. и 576 чел. ж.п.) (54).

Кроме вновь восстановленного Великопоженского скита в первой половине XIX в. в Усть-Цилемской волости существовал также Омелинский скит, основанный мезенскими крестьянами-староверами в средине XVIII века верховьях притока Печоры – реке Цильме. Число обитателей этого скита в 1805 г. достигало 40 чел. Скит был закрыт властями в 1851 г. После закрытия скита на месте его образовалась современная д. Омелино (55).

Восстановленный Великопоженский скит был закрыт властями в 1854 г., на месте его возникла д. Скитская, в которой и поныне живут потомки спасшихся обитателей этого скита. Здесь строго чтилась память погибших в огне во имя сохранения «древлего благочестия». В деревне, возникшей на месте упраздненного Великопоженского скита, запрещалось обычаем петь и плясать в праздники, потому что место это монастырское, а на гулянье молодежь уходила за деревню. В деревне, на месте пожарища, вознесся островок темного траурного леса из вековых сосен и елей, который жители этих мест свято берегут. Тут, по преданию, захоронены останки погибших в «гари» скитян, здесь и поныне хоронят умерших. И место это называют «Могильником». На могильнике этом до сих пор сохранились обетные кресты, в честь великомучеников, погибших во время самосожжения. Их имена здесь не забыты. В часовне скитского могильника ежегодно проводят панихиду по погибшим в огне великомученикам (56).

Не забыли погибших в огне за «древлее благочестие» и на Мезени. На месте сгоревшего скита в урочище Езовец, по притоку Мезени – р. Пёзе, в конце XVIII в. возникла д. Езовец. Крестьяне этой деревни на месте самосожжения сторонников старой поставили обетный крест, назвав его «Крест беды». Крест этот по мере его ветхости периодически заменяли. Весьма обветшалый обетный крест стоял здесь ещё в конце ХХ в. (57). Возможно, ныне его заменили.

По преданию, сохранившемуся среди старожилов деревни Азаполье Мезенского района, место, где в декабре 1724 г. произошло массовое самосожжение сторонников старой веры, в бывалые времена было отмечено тремя крестами и двумя киотами, при которых имелся ящик для пожертвований (58). Вероятно, все это было уничтожено в годы советской власти.

В августе 2001 г. жители д. Азваполье, по инициативе ветерана труда, бывшего директора местного совхоза «Мирный»» Ивана Михайловича Фофанова здесь, на месте пожарища, установили памятный знак (59).

Примечания

1. Розанов В.В.. Купол храма. Собрание сочинений. М., 1944. С.205.

2. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн.VII. Т.13. М., 1962. С.242; Сапожников Д.И. Самосожжение в русском расколе (со второй половины XVII века до конца XVIII века). Исторический очерк по архивным документам. М., 1891. С.10–11.

3. Окладников Н.А. Острог на Печоре. Архангельск, 1999. С.332.

4. Житие Аввакума и другие его сочинения / Составитель А.Н. Робинсон. М., 1991. С.226.

5. Окладников Н.А. Указ. соч. С.332.

6. Пулькин М.В. Самосожжения старообрядцев в XVIII веке. По материалам европейского Севера России // Одиссей: Человек в истории. М., 2003. С.105–120.

7. Елеонская А.С. Гуманистические мотивы в «Отразительном писании Евфросина» // Новые черты в русской литературе и искусстве (XII–начало XVII в.). М., 1976. С.263–276.

8. Житие Аввакума и другие его сочинения. С.343.

9. Окладников Н.А. История Ануфриевского старообрядческого скита (XVIII–начало XX вв.) // Старообрядчество: История, культура, современность. Материалы VII Международной научной конференции. М., 2005. С.32–42.

10. Государственный архив Архангельской области (далее ГААО). Ф.29. Оп.4. Т.3. Д.1279. Л.3; Леонтьев А.И. Зимний берег. Архангельск, 1999. С.451–453.

11 Окладников Н.А. История старообрядческого скита «Сёмженские кельи» и деятельность старообрядцев австрийского толка на Мезени (XVIII–начало XX вв.) // Архангельск старообрядческий. 2006. №3. С.6–8. №4. С.2–7; №5. С.3–8.

12. Окладников Н.А. Острог на Печоре. С.334–340.

13. Там же. С.329–330.

14. Там же. С.331–332.

15. Сапожников Д.И. Указ. соч. С.49–50.

16. Шульгин Н.В. Згорелые люди // Правда Севера. 2001. 30 мая.

17. Сапожников Д.И. Указ. соч. С.53.

18. Там же.

19. Там же. С.53–54.

21. Малышев В.И. Усть-Цилемские рукописные сборники XVI–XX вв. Сыктывкар, 1960. С.10.

22. Там же.

23. Там же. С.174.

24. Есипов В.Г. Самосожигатели // Отечественные записки. 1863, февраль. С.621.

25. Малышев В.И. Указ. соч. С.176.

Канинская и Тиманская тундры XVII – начала XX вв. Архангельск, 2006. С. 57 – 58.

26. ГААО. Ф. 1. Оп. 1. д. 3539. Л. 232 – 233.

27. Малышев В.И. Указ. соч. С.189–190 ; Есипов В.Г. Указ. соч. С.625.

28. Малышев В.И. Указ. соч. С.168–170; Есипов В.Г. Указ. соч. С.620.

29. Малышев В.И. Указ. соч. С.171; Есипов В.Г. Указ. соч. С.621.

30. Малышев В.И. Указ. соч. С.171–172; Есипов В.Г. Указ. соч. 621.

31. Есипов В. Г. Указ. соч. С.621–622.

32. Малышев В.И. Указ. соч. С.172–173; Есипов В. Г. Указ. соч. С.622.

33. Есипов В. Г. Указ. соч. С.622.

34. Там же. С.622–623.

35. Там же. С.623.

36. Малышев В.И. Указ. соч. С.172.

37. Там же. С.173.

38. Там же. С.171–172, 191–195.

39. Там же. С.174–175.

40. Там же. С.174.

41. Там же. С.175.

42. Есипов В.Г. Указ. соч. С.626.

43. Малышев В. И. Указ. соч. С.176, 189–190; Есипов В. Г. Указ. соч. С.626.

44. Малышев В.И. Указ. соч. С.176; Есипов В.Г. Указ. соч. С.626.

45. Малышев В. И. Указ. соч. С.190–191; Есипов В. Г. Указ. соч. С.626; Гмырин С. Крест беды // Правда Севера. 2000. 16 марта.

46. Малышев В. И. Указ. соч. С.190; ГААО. Ф.1. Оп.1. Д.3539. Л.232–233.

47. Там же. С. 176, 190.

48. Там же.

49. Там же.

50. Там же. С.167–191.

51. Там же. С.191.

52. Лепехин И. И. Путешествие в 1772 году. Часть IV. СПб., 1905. С.110–112.

53. ГААО. Ф.1. Оп.4. Т.5-а. Д.81. Л.10.

54. Там же. Ф.189. Оп.1. Д.1146. Л.9–25.

55. Малышев В.И. Указ. соч. С.11; Рочев Л. Старообрядчество на Печоре // Няръяна Вындер 1994. 24 августа.

56. Гунн Г.П. По Нижней Печоре. М., 1979. С.98–101; Арбат Ю.А. Светлый Север. Архангельск, 1970. С.87; Осташев В. Именины царской слободы // Красное знамя. 1992. 11 августа.

57. Гмырин С. Указ. соч. // Правда Севера. 2000. 16 марта; Окладников Н. Езевец // Север. 1996. 8 апреля.

58. Шульгин Н.В. Указ. соч. // Правда Севера. 2001. 30 мая.

59. Правда Севера. 2001. 27 августа.

© Окладников Н.А.