(Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 10-01-000470 а).

Елена Петровна Серебрянникова (в девичестве Саблина) родилась в 1936 г. в Таштагольском районе Кемеровской области в д. Кустов Лог, которой в настоящее время уже не существует. Происхождение своей родословной ведет от старообрядцев Пермской области. Причина переезда в Сибирь в 1930-е гг. Елене Петровне неизвестна. По словам отца Петра Кирьяновича Саблина, родному деду Кирьяну Саблину (в другом произношении Гурьяну) пришлось себя крестить и затем всех остальных кровных родственников, почему длительное время в среде старообрядцев их называли «самокрестами». Как самой Елене Петровне, так и её дочери Марии Феодоритовны, креститься в условиях гонений и скитаний в свою исконную поморскую веру по всем правилам не было возможности. По воспоминаниям Елены Петровны дело происходило следующим образом. Кирьян Саблин во время скитаний после октябрьской революции (которую все старообрядцы до сих пор называют «переворотом») нашел поморца, но тот не мог его крестить, так как был женат дважды («двоеженец»). Однако встречный посоветовал Саблину за неимением нужного человека креститься самому: «Крестись сам и их крести. При нужде можно, как сказано в Писании».

На недавно состоявшемся в Санкт-Петеребурге Соборе (май, 2006 г.), где вопрос «о самокрестах» рассматривался специально, было принято решение считать Саблиных старообрядцами, но с условием «повторного перекрещивания» (по словам Е.П. Саблиной).

Горная Шория, куда в тайгу прибыла семья Саблиных, настолько богатый край, что остаться голодным здесь было, практически, невозможно. По воспоминаниям Елены Петровны, они занимались традиционным сельским хозяйством: сеяли для собственных нужд рожь, пшеницу, овес, ячмень, лён. Лён сеяли ориентируясь на день Св. Николая, после которого, считалось, уже не будет заморозков. Хлеб убирали серпами, лён дергали руками.

До 1930-х гг. носили одежду собственного изготовления из льна и шерсти, а пожилые женщины пряли и ткали в Кустовом Логу ещё в 1950-е гг. (шерсть пряли до 1960–1970-х гг.). В период единоличного хозяйствования весь процесс обработки льна проводился силами одной семьи: сушили, мяли, трепали, чесали «щетями», пряли не только женщины и девочки, но также привлекались малолетние сыновья. С самых ранних лет Елене Саблиной пришлось учиться прясть на прялке-«преснице», хотя в деревне у более обеспеченных были и самопряхи. Уже будучи взрослой женщиной, проживая в городе, она ткала и вязала из тряпочек дорожки, коврики. С приходом советской власти Елене Петровне пришлось работать в промартели, лескомбинате, пихтовом заводе. В молодости она «лазила по пихтам как белка, рубила пихтовую лапку», из которой гнали пихтовое масло.

Большую роль в питании и, следовательно, выживании в условиях собственного хозяйства, играли дикоросы тайги. Повседневным блюдом были т.н. «галушки», представлявшие собой вареную лапшу, резанную в виде ромбиков, заправленную соленой колбой. Целыми мешками собирали в лесу кедровые шишки, которые потом молотили, поджаривали. Высаживали огородные культуры, прежде всего, огурцы, капусту, их солили в «кадках». Помидоры до окончания Отечественной войны не были известны не только местным старообрядцам, но и всему населению Сибири.

Строжайшим законом было определено соблюдение постов, а также постных дней по средам и пятницам, считавшимися траурными днями календаря («В среду на Исуса Христа говор сделали, а в пятницу распяли»). Особенно строгими считались первая и последняя недели Великого поста. Но, рассуждая таким образом, Елена Петровна считала, что это традиция сложилась «по слабости» веры, так как все недели должны быть одинаково строгими.

В семье Е.П. Саблиной было двенадцать детей, двое из которых, Анисим и Кузьма, погибли в Великую Отечественную войну. До сих пор среди детей и внуков сохраняется традиционная терминология родства: «дедонька», «бабонька», которую раньше звали также «мама стара». Прабабушку звали «баба стара» или «баба старенькая», старшего брата – «браткой», выделяя его статус таким названием, потому что он решал проблемы на уровне детей самостоятельно, без помощи родителей. С ранних лет Елене Петровне пришлось выполнять роль старшей сестры – «няньки», которая будучи сама ребенком должна была постоянно качать колыбели с младшими братьями и сестрами. Вот как она рассказывала об этом периоде своей жизни: «Мое детство вспоминать, да это не дай Бог никому! В зыбку ложишь и пошел накачивать. Когда уснет, быстрей пошел чей-то делать в это время. Когда замуж вышла, только тогда белый свет увидела!» Хорошо знала маленькая нянька колыбельные песни, песни-потешки, детские игры. При исполнении колыбельной песни главным было уметь «присказывать», то есть фантазировать:

«Бай-бай, ты Иван засыпай!

Ты корова не мычи,

Ты собака не рычи…» и так далее.

Делали маленьким детям «козу», крутили «сороку»: «Сорока-белобока, по лесу летала, добычу добывала…» По причине столь непосильного для подростка труда замужество показалось Елене Петровне отдыхом, так как в семье Серебрянниковых, куда она вышла замуж, «своего хозяйства не было (здесь в смысле: не держали крупный рогатый скот, коней – Е.Ф.), а кормили только кур и поросят. «Я все хожу, у мамоньки спрашиваю: «Ну, чё мне делать-то?» Она: «А делать нечего. Ложись, отдыхай!» А мне дико было, привыкла к такому труду!» Тот факт, что дети выживали в семье и не болели, Елена Петровна видит в том, что женщины (мама, мачеха) не работали на сельскохозяйственных работах. Действительно, в нашей полевой практике имеется много записей о случаях, когда оставленный без нянек ребенок погибал.

Детей крестил на восьмой день отец духовный Лука Васильевич Пестиков, но, если рождался слабый ребенок, то старались крестить сразу после родов, «чтобы он не умер без крещения». «Бывало, что неживые рождались у матери. Тогда уже всё… Ничего не сделаешь, так хоронят. И молиться-то за него нельзя обычным образом, даже за упокой нельзя. Только Богородице молятся да Святителю Николаю». Таким образом, народные традиции и устное Предание было более терпимо по отношению к памяти такого рода умерших, чем официальная церковь, запрещавшая поминать души некрещеных.

У старообрядцев-поморцев крестили в холодной воде с полным погружением: «Из холодной воды он румяный выскакивает!» В день крещения ребенку давалось имя соответствующего святого. У мальчиков для любого дня можно было подобрать имена, а для девочек, если таких имен не оказывалось (были все мужские), то допускалось поискать на восемь дней назад и на восемь дней вперед. Именно после крещения, по представлениям старообрядцев, у человека появлялся ангел-хранитель.

Соблюдались запреты на заключение браков (как говорили «не брачили») в постные дни недели, а также в двунадесятые праздники. Жениха и невесту ставили на коврик перед аналоем и духовный отец читал брачный канон. Потом подходили родители, клали руку на голову и говорили: «Благословляю тебя, мое чадо. Аминь. Родительское благословление отныне и до века». Благословляли родители жениха и невесты, если родителей в живых не было, то подходили мачеха или отчим.

В 1957 г., когда российский народ переживал очередное гонение на веру и свои исконные обычаи, подыскать жену-христианку было сложно. По этой причине Феодорит Федорович долго не женился, объяснял родителям: «Каво я буду брать-то, они стрижены никоньяны, я свою, христианку же хочу!» Феодорит присмотрел свою невесту на Соборе поморцев, когда он проводился в доме Саблиных. За Еленой Петровной приезжали сватать 3 раза. В решении Елены Петровны главную роль сыграл отец, или «тятя», который после визитов сватов озвучил своё отношение: «Вот тебе жених. Вот только за него и отдам». Хотя немало приходило свататься «мирских», для Елены Петровны слово отца было законом. После сватания ещё до свадьбы Саблину ночью перевезли в дом жениха в г. Новокузнецк, что было не по правилам, но надежнее, так как деревенские ухажеры уговаривали её не ехать замуж в город, а уйти убегом. Сосватали в Троицу, далее шли Петровки, когда нельзя играть свадьбу, поэтому был выбран Петров день. К этому дню приготовили приданое в виде постели, пухового одеяла, новой одежды. Свадьбу играли в Кустом Логу, так как в деревне проживала вся многочисленная родня невесты, а со стороны жениха приехали лишь его мать и отец.

В замужестве Елене Петровне приходилось привыкать к городской жизни, отвыкать носить холщевую одежду. Здесь она услышала, что вместо слова «кержаки» их культурно можно называть «старообрядцы». Довелось ей слушать рассказы «мамоньки», как звала она свекровь, о жизни в ссылке в г. Нарым (1). В 1930-е гг. туда сослали многие старообрядческие семьи. Саблины не попали в этот список только по причине малолетних шестерых детей-сирот, оставшихся после смерти матери с отцом, но 2 сосланных брата отца погибли в этой ссылке.

На свадьбе, как вспоминала, Елена Петровна, пели духовные стихи, но не за столом, а после столования. На стол обязательно ставили рыбный пирог со свежезапеченной рыбой, кисель, куриную лапшу (если свадьба была не зимой, когда кур не резали), а под завершение общей трапезы приносили горку блинов. Взяв блин, каждый прилюдно объявлял о своем подарке и клал его в определенное место или передавал жениху и невесте. Таким образом, за «первым столом» молодых одаривали полотенцами, отрезами ткани, платками, деньгами. Поскольку все это сопровождалось съеданием блинов, то обычай назывался еще «блиновать». На второй день столование сопровождалось обычаем «сор кидать», когда в принесенную заранее домой солому кидали мелкие деньги. Молодые собирали деньги, а гости снова и снова кидали им в солому мелочь. Третий день был завершающим, когда доедали оставшиеся кушанья. Проказы ряженых, как и сами ряженые, на свадьбе старообрядцев отсутствовали («у никаньян были ряженые»).

Старообрядцы отличались своим отношением к некоторым обычаям традиционного календаря, чем выделялись на фоне остальных жителей русской старожильческой деревни. Так, на Масленку, как и прочие русские сибиряки, катались с песнями на конях («молодые, старые-то уж не будут»), съезжали с гор на санках, пекли блины. В Вербное воскресение собирали веточки верб, освящали их в моленной («кадили»), но, в отличие от «никоньян», не стукали ими ни людей, ни скот. В Страстную неделю хозяйственными делами не занимались, а духовно готовились встретить Пасху: молились, читали душеполезную литературу.

В праздник Светлого Христова Воскресения ходили по домам, «Паску пели». Приведем воспоминания Елены Петровны: «За стол садятся, это торжество. Стрепня всякая, рыбный пирог, и бражка тут, медовушку делали. Водку не брали – это грех». Обязательно христосовались, т.е. целовались со словами «Христос Воскресе» и обменивались крашеными яичками. Отец обходил с яйцами на тарелке всех своих детей и христосовался с каждым. «Каждому яичко поднесил и говорил «Христос Воскресе», ему отвечали «Воистину Воскресе» и брали яичко. И обязательно его надо съесть в первую очередь». Интересно, что куличи в семье Елены Петровны Саблиной не готовили, во всяком случае, в её детстве, но обязательно пекли блины. Отсутствовала традиция загадывания на предпасхальное количество яиц, приносимых курами накануне праздника. До Св. Егория скот не выгоняли, а «придерживали дома». В праздник святого выгоняли скот первый раз с молитвами «Да воскреснет Бог» и «Живые помощи». Каких-то особых традиций, связанных с народными приметами в семье Саблиных не было, как поясняла Елена Петровна, «все просто было»: «Вот пошли на пашню, три поклона положили, благословились: ,,Тятя, благослови“. И пошли пахать или там садить…В сухое лето пророку Илии молились».

В семье Серебрянниковых до сих помнят и исполняют духовные стихи, особенно любима песня о протопопе Аввакуме. По представлениям, бытующим сегодня в среде старообрядцев, накануне восьмого тысячелетия (сейчас идёт седьмое) родится антихрист, будут «зашивать пенсионные чипы». Об этом пишут и читают в собственных периодических изданиях.

По рассказам, воспоминаниям и письмам семьи Саблиных-Серебренниковых вырисовываются особенности религиозной атмосферы, семейно-бытового уклада, обычаев и обрядов старообрядцев-поморцев на протяжении ХХ в. Интересно то, что на фоне новых исторических и политических событий, развития технологий и изменения условий жизни, члены семьи сохранили твердое убеждение в правоте своей веры и, проживая в большом городе, научились абстрагироваться от «вредоносного мира».

Усвоенные с детства навыки выживания с опорой на знание законов природы и собственное трудолюбие помогали старообрядческой семье выживать и сохранять достоинство в самых трудных, для иных невыносимых, условиях жизни. Северорусские в своей основе традиции строительства, обработки льна и изготовления одежды помогали успешно адаптироваться в Сибири. Ряд особенностей семейно-свадебной и календарной обрядности был обусловлен принадлежностью семьи к старообрядчеству беспоповского согласия, системой соответствующих запретов.

1. Приведем выдержку из письма Феодорита Федоровича Серебренникова родственнице, где он рассказывает об этом этапе жизни семьи (копия, подлинник хранится в семье Серебрянниковых, г. Новосибирск): «Тебе известно, что моя жизнь начиналась со ссылки, как семья кулака. Но чтоб яснее показать, какой был мой родитель кулак, надо начать рассказ с его рождения. У тебя же вопрос как был поставлен? Как ты жил и как ты стал верующим? Вот и родитель мой, родился в семье потомственных християн-староверов в деревне Завьялово Алтайского края, то время – Томской губернии. Откуда они там появились, я не спрашивал. Когда ему исполнилось 9 месяцев, его отец был убит в дороге по Алтаю, каким-то жителем Сятовки Алт. Кр. Осталась вдова с 3-мя ребятишками. Федюнька был вторым. Тетка Февронья – старшая, дядя Яков – младший, так и ходили вместе....

А тогда был жесткий закон на староверов. Так как староверы не ходили в никонъянскую церковь венчаться, такой брак не считался действительным, и дети не имели права на наследство. Пользуясь таким положением, как мой родитель вспоминал, его дядя – брат отца, отцовские пожитки пропил. Прожив сколько-то лет, бедная вдова ссаживает ребятишек на телегу и что-то из оставшихся пожиток, переезжает в Куячу…. В Куяче им дали надел земли, как было заведено, приезжим, в пределах Сайбачихи, до вершины, и, так как было изрядно християн-староверов-поморцев, желающие сделать добро, запрягли лошадей, привезли по бревну, по 2 и на дом готово. А потом несколько дней помощи и заходите живите. А уж как жили, только им известно».

Далее из письма, где речь идет о репрессии семьи Федора Саблина: «…назначили в ссылку, как бывшего председателя, чтоб не мешался в руководстве в подмечаниях, да в критике. Или за староверие. Итак, семья с 5 малыми детями едет в ссылку, старшему 13 лет младшему четвертый. Таких врагов народа – кулаков, по записям Томской комендатуры, было выслано в Томскую обл. 550000 семей, в 1931 г.

Ссылка. Верховье Кети. Наш самый последний переселенческий поселок Березовка. Дальше остяцкая деревушка Алипка 18 км, а ближе в другую сторону Мулешка – русская, давние жители, тоже 18 км. И тут же соседские наши 2 поселенческие поселка Клюквенка и Карасевка, все три на расстоянии 5 км.

Высадили нас с баржи в начале лета на берег речки Чучанги, считай,- на остров, примерно 500 х 700 м – с севера речка, с востока,- болото – 100 м бескрайное в длину, с запада – болото круглое 1,5 км. В диаметре, все залито сплошь водой, а с юга 20 м – согра, с болотным протечным ручейком.

Со слов старших, картина такая – сплошная тайга, разнолес. Небо видать только над головой, поставить палатку, сначала расчистить от леса, кустарника. Под ногами в основном папоротник уросший мохом, из которого выжимается вода. В воздухе один другого меняя, а то и все сразу тучами – комар, мошкара тройная, овод-паут 4-х видов. Не только Макар с телятами, даже нога человека не ступала.

Наши родители присмотрели где избу построить, на восточном берегу болота, сначала надо было сделать нары, спать всей семье, под ними разводить дым, сверху высоким шалашом, с тонкого леса закрыто ветками и берестой. Уже потом строить. Добро, родитель привез весь инструмент, что надо. Тут же готовили лес, на стены и пилили плахи, даже тесом крышу закрыли. Мох кругом. Глина на русскую печь рядом в берегу.

К зиме вошли в дом. Небольшой, но ничего. Примерно 6,5 х 4,5 м, и вот в таком доме первую зиму жили 40 человек. Дом такой теплый, что кроме русской печи ни надо ни чего. Даже на полу тепло. У меня всю зиму было любимое место сидеть на кухонном окне смотреть на улицу. А там метров 70 от дому были могилки. Сначала, с осени смотришь, несут хоронить. Еще что-то поют. А потом это шествие участилось. А дальше, что ни день, то и несут. За половину зимы уже копать стало некому, смотришь, возчик везет на санях без гроба, а голова или ноги тащатся. Там свалит и обратно. А весной, как снег растаял, люди выкопали яму, все трупы свалили, закопали. У нас в доме зимовала женщина с 8 ребятишками, все на иждивенческом пайке. К весне ни одного не осталось. Мужика посадили, а ее с ребятишками вывезли. Другая семья, рядом жили в землянке, Субботины - 9 ребятишек. Так же. Мужика посадили, ее вывезли. К весне осталось трое. Никифор с Нюрой – юноши сбежали, а Синку, мне ровесницу в детдом увезли.

Главная работа для всего населения - раскорчевка леса. Истощенные до предела дорогой валились и умирали. Так за несколько лет построили поля, стали выращивать свой хлеб, снабдили скотом, и лошадями, завезли картошку, с государства хлеб давать не стали, но к тому времени остались самые выносливые люди. Ну, а как к нам относились, можно понять с одного разговора. Егоров М.А. спрашивает: «Товарищ Бугаев, разрешите к вам с вопросом». Ответ: «Понимаешь ни товарищ, а гражданин. Ни Бугаев, а комендант, еще услышу, посажу!» Разговор закончен. Спустя некоторое время, в момент настроения, Егоров спрашивает, что я плохого сказал? «Ты меня оскорбляешь. Не забывай что вас из своих мест вывезли как потерявших достоинство называться человеком, и ты, называя меня товарищем, ставишь в один ряд с собой. Посажу, за оскорбление личности».

© Фурсова Е.Ф.