Апанасенок Елена Сергеевна – аспирант кафедры истории и социально-культурного сервиса Юго-Западного государственного университета, г. Курск

*Работа выполнена в ходе реализации научно-исследовательского проекта «Сельская конфессиональная культура центральной России в XX–начале XXI вв.: проблема эволюции в условиях общественной модернизации (на материалах Курской области)», в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009–2013 гг.

Прошлое «старой веры» принадлежит к числу тем, пользующихся стойким исследовательским интересом. Это не удивительно: в российской истории трудно найти духовное движение, по масштабу своего влияния на судьбы страны сравнимое со старообрядчеством. Библиография староверия насчитывает сотни книг и тысячи небольших публикаций, посвященных разным периодам истории и многообразным проявлениям этого движения. Тем не менее, в данной области имеется значительный пласт недостаточно исследованных вопросов. В частности, довольно слабо изучено прошлое «ревнителей древлего благочестия» в советское время. Предлагаемая статья призвана в какой-то мере способствовать восполнению этого пробела. В ней предпринята попытка охарактеризовать условия существования сельских старообрядческих общин центральной России в советскую эпоху. В качестве фактологической базы использовались материалы Курского края (Курской губернии, с 1934 г. – Курской области), представлявшего собой в рассматриваемый период типично-провинциальный российский регион.

В начале XX в. на территории Курской губернии имелось несколько десятков крупных старообрядческих общин, объединявших до 30 тыс. староверов. У общин, как правило, имелись молитвенные дома, где «ревнители старины» собирались для богослужений. После 1905 г., когда вышел закон о свободе вероисповедания, старообрядческие общины активизировали свою деятельность – стали появляться новые культовые сооружения, начала распространяться старообрядческая литература и т.д. (1). Благоденствие, однако, длилось недолго. Вскоре после установления советской власти началась борьба с религией. Староверов она должна была коснуться в первую очередь. Они, во-первых, представляли наиболее воцерковленную часть населения, а во-вторых, составляли костяк зажиточного крестьянства – потенциального противника нового режима.

В сентябре 1919 г. при губернских, городских, районных и волостных народных комитетах появились отделы, координировавшие антирелигиозную пропаганду (2). Несколько позже, в 1925 г., был создан «Союз воинствующих безбожников», активисты которого нередко давали знать о себе в последующие годы. Пик активности в проведении антирелигиозной пропаганды приходился на религиозные праздники. Например, издавались специальные указания «О проведении Комсомольской Пасхи» или «антирождественской кампании» (3). В методическом письме о проведении антирождественской кампании курским кабинетом политпросветительской работы говорилось: «Основными установками антирождественской кампании в городе будет отказ от религиозных рождественских праздников и замена их днями индустриализации на тех предприятиях, которые еще не перешли на непрерывную неделю. В деревне антирождественская кампания должна пройти под знаком усиления темпа коллективизации сельского хозяйства, поднятия урожайности и организации бедных слоёв на борьбу с кулачеством. В районах со старообрядческим населением центр тяжести антирелигиозной кампании должен пасть на 6 и 7 января» (4). Показательны мероприятия, которые должны были стать непременным атрибутом проведения таких «комсомольских празднеств». Среди них – «клубные вечера» для обсуждения вопросов о несовместимости науки и религии, а также для изучения основ учения Дарвина; ставились инсценировки, высмеивающие «попов» и библейские сюжеты. При этом использовались буффонады и частушки. По итогам работы местных кабинетов политработы проводились «соревнования безбожников» (5).

Несмотря на идеологическое наступление советской власти на религию, серьёзных результатов «безбожникам» в 1920-е гг. добиться не удалось. Судя по воспоминаниям пожилых членов Успенской старообрядческой общины г. Курска (узнавших, в свою очередь, о послереволюционных событиях из рассказов родителей), на мероприятия советских пропагандистов местные староверы смотрели либо как на «кривляния», либо как на признак грядущих бед: «большевики пришли… зима хощет быти…» (6). «Социологическое» исследование, которое было проведено властями в 1928 г., показало, что в разных районах, позже вошедших в состав Курской области, посещаемость церквей и молитвенных домов составляет от 75 до 95%, при этом самая высокая посещаемость – в пунктах, населённых старообрядцами (7).

Такая ситуация, свойственная многим регионам страны, заставила власть интенсифицировать борьбу с религией. В феврале 1929 г. Л.М. Каганович разослал по стране письмо под названием «О мерах по усилению антирелигиозной работы», в котором давались чёткие приказы по вопросам усиления антирелигиозной пропаганды (8). 8 апреля 1929 г. президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», по которому религиозным общинам дозволялось лишь «отправление культов» в стенах молитвенных домов, просветительская и благотворительная деятельность категорически воспрещалась. Следствием правительственных предписаний стала кампания по закрытию храмов. При этом власти стали обращать пристальное внимание на старообрядческие общины: во-первых, последние оказывались наименее склонными поддаваться на пропаганду, а во-вторых, рассматривались в качестве «рассадников кулачества». Уже в феврале 1929 г. Михайловский районный административный отдел потребовал от старообрядческой общины сл. Михайловки Льговского округа в десятидневный срок освободить помещение молитвенного дома. После выполнения требования этот дом был переоборудован под школу. В октябре того же года были закрыты церковь в с. Ивановском и молитвенный дом в с. Бирюковке, через месяц под засыпку хлеба был занят молитвенный дом в с. Поныри. Весной 1930 г. «кулак» Т.А. Россинский – уставщик из д. Овсянниково был арестован, а являвшийся его частной собственностью молитвенный дом был определён под сельскую школу. Тогда же был «раскулачен» уставщик из с. Чаплыгино И.А. Дюкарев, а местная церковь перестала действовать. В 1931 г. была разобрана церковь в с. Скородное. В 1932 г. та же участь постигла старообрядческую церковь в с. Нижние Деревеньки (Льговский округ) и молитвенный дом в Курске (ул. Дружиниская, 46). В 1934–1937 гг. закрытия церквей и молитвенных домов приобрели лавинообразный характер (9). Последней из старообрядческих культовых сооружений была закрыта церковь Дмитрия Солунского в г.Льгове – это случилось в феврале 1941 г. (10). К началу Великой Отечественной войны в пределах Курской области не осталось ни одного легально действующего старообрядческого храма.

Однако, самым трагическим обстоятельством в антирелигиозной кампании 1930-х гг. стала судьба старообрядческих священнослужителей и близких к ним по общественным функциям людей («уставщиков» и «наставников»). Закрытию культовых сооружений обычно сопутствовали аресты их служителей, которым предъявлялось обвинение в «антисоветской деятельности». Так, согласно сохранившимся документам, в 1930 г. в с. Чаплыгино был арестован местный уставщик И.А. Дюкарев а в д. Боево – священнослужитель Л.М. Дорофеев, в 1931 г.. во время закрытия церкви в с. Скородное был задержан священник М. Семенихин. Все они получили по нескольку лет тюремного заключения или ссылки. В 1937 г. были арестованы наставник и уставщик старообрядческой общины с. Бирюковка Большесолдатского р-на И.Г. Полунин и И.Т. Мезенцев. Через месяц после ареста оба были расстреляны за «контрреволюционную деятельность». В том же году в заключении скончались уставщик из с. Овсянниково Т.А. Россинский (арестованный в 1930 г.) и старообрядческий епископ Ростова-на-Дону и Курский Пансофий (арестованный в 1933 г.) (11) –1938 гг. вновь были задержаны вернувшиеся из заключения И.А. Дюкарев и Л.М. Дорофеев. Сохранившиеся материалы их дел очень ярко характеризуют ситуацию 1930-х гг., когда любой служитель культа, продолжая исполнять свой религиозный долг, находился под «дамокловым мечом» советской репрессивной машины.

Судя по воспоминаниям курских старообрядцев, подобная участь постигла многих священнослужителей и наставников. Кроме личных трагедий, репрессии определили драматические последствия для религиозно-культурной жизни всего старообрядческого сообщества. Священники, уставщики, наставники играли огромную роль в сохранении староверами традиционного образа жизни. Именно они были главными хранителями, «ревнителями» старинных устоев и благочестия. На этих людей, знавших основные жизненные правила, смотрели как на обладателей всех тех качеств, которые необходимо приобрести следующему поколению. Духовные лица наблюдали за «правильностью» жизни своих подопечных, благословляя их на важные поступки или наоборот наказывая путем наложения епитимий. Они же часто занимались обучением местных детей. Отсутствие такого лица автоматически приводило к разладу в духовной жизни общины. Интересно, что ещё в дореволюционных отчётах о состоянии Курской епархии говорилось, что «раскол» поддерживается «преданностью своим наставникам» (12). Отсюда видно, какой большой урон понесло старообрядческое сообщество в 1930-е гг.

Великая Отечественная война и первые послевоенные годы ознаменовались некоторым смягчением позиции советской власти по отношению к верующим, что дало ряду старообрядческих общин возможность легализации своего положения и восстановления основ традиционной церковной жизни. В 1945 г. на территории Курской области началась регистрация формально ликвидированных в довоенный период старообрядческих общин. К середине 1947 г. здесь было зарегистрировано в общей сложности 8 сельских общин «ревнителей старины» в 6 районах (13). Первая из них объединила верующих (беглопоповцев) из окружающих г. Льгов сёл и насчитывала примерно 250 человек. Вторая община была зарегистрирована в Стрелецком р-не, с. Чаплыгино (беглопоповцы, около 240 человек). Две общины беглопоповцев официально появились в Золотухинском р-не (одна в с. Скородном – 200 человек, вторая в с. Боево – около 100 верующих). В Шебекинском р-не, в с. Кошлаково была зарегистрирована община беспоповцев (около 100 человек). В Хомутовском р-не, в д. Приходьково – община беспоповцев брачного согласия (количество верующих не было точно установлено). В Кореневском р-не так же зарегистрировано две общины беспоповцев брачного согласия (в с. Благодатном – около 200 человек и в с. Пушкарное – около 300 верующих) (14).

Однако, либерализация отношения советской власти к проявлениям религиозности оказалась недолговечной. Начиная с 1947 г. руководство СССР стало «завинчивать гайки» в отношении всех существовавших в стране религиозных сообществ. Хотя до смерти И.В. Сталина в целом сохранялся некий статус-кво, образовавшийся в военные годы между церковными структурами и государством, вновь начала набирать обороты атеистическая пропаганда. «Религия в нашей стране уже не существует как форма общественной идеологии, а существуют лишь её пережитки в сознании отдельных, наиболее отсталых слоёв граждан», – утверждалось на публичных лекциях, устраиваемых партийными активистами в колхозах (15). На одной из таких лекций, читавшейся в 1949 г. в Курске, общины верующих старообрядцев были названы «осколками старого, отживающего мира» (16). На местах возобновилась практика закрытия храмов и молитвенных домов с последующей передачей довоенным пользователям – заводам, клубам, складам и т. д. При этом обычно не учитывалось, что ещё прежде здания принадлежали непосредственно религиозным организациям. Обосновывались действия такого рода Постановлением Совмина СССР от 19 сентября 1946 г. «О мерах по ликвидации нарушений устава сельскохозяйственной артели» и другим постановлением, отменяющим все решения оккупационных властей. В архивных документах, относящихся к 1947 г. описаны случаи, когда правление колхоза требовало отобрать местный храм у верующих и передать колхозу под склад, так как для этих целей он и был до войны куплен у местного Совета (17).

Первым случаем, свидетельствующим о возобновлении притеснений старообрядцев в Курской области, стала история с молитвенным домом в с. Боево. До 1932 г. этот дом принадлежал старообрядческой общине, затем был отобран у верующих решением местного Совета. В 1935 г. его купил маслозавод. Во время оккупации села немцами здание вновь было занято старообрядцами, однако в 1947 г. было вновь принято решение о выселении молельни (18).

С 1948 г. фактически прекратилась регистрация обществ старообрядцев и начался обратный процесс – власти искали поводы для снятия той или иной общины с регистрации. Так, в третьем квартале 1948 г. подала заявление об открытие молитвенного дома религиозная группа старообрядцев-беспоповцев хутора Красно-Александровский Больше-Троицкого р-на. Однако, помещение, в котором предполагалось открыть молитвенный дом, технической комиссией было признано непригодным, и Облисполком ходатайство группы отклонил (19). В июле 1948 г. подала заявление на регистрацию старообрядческая община д. Овсянниково Стрелецкого р-на, но, прождав год, получила отказ (20). В сентябре 1948 г. молитвенного помещения лишилась старообрядческая беспоповская община с. Благодатное. Ввиду отсутствия молитвенного дома и эта община в марте 1949 г. была снята с регистрации (21). В том же 1949 г. был закрыт и переоборудован под клуб молитвенный дом в с. Бирюковка, заявление его прихожан о регистрации общины было отклонено (22).

Деятельность оставшихся у старообрядцев священнослужителей и наставников тщательно контролировалась административным аппаратом. В документах курского Уполномоченного по делам религиозных культов отражено немало случаев выхода старообрядцев «за рамки советского законодательства», которые могли иметь для верующих и их лидеров плачевные последствия. Например, из названных материалов следует, что льговский старообрядческий священнослужитель о. Логин Суржиков в 1959 г. «совершил ряд нарушений советского законодательства о культах». В начале года он выезжал в с. Теткино Сампурского р-на Тамбовской области «по приглашению незарегистрированной группы старообрядцев для совершения богослужений и исполнения треб (венчаний и крещений)», а затем на Троицу того же года в Льговской старообрядческой церкви он «допустил присутствие 15 человек молодежи и 10 детей школьного возраста», более того, «один из них, мальчик 12-ти лет, прислуживал о. Логину Суржикову в алтаре». За все это о. Логин получил от Уполномоченного строгое предупреждение (23).

Конечно, возобновление активной антицерковной пропаганды и административные преследования верующих послевоенных десятилетий по силе воздействия уступали репрессиям 1930-х гг., а потому сами по себе они не могли быстро разрушить церковную жизнь староверов. Информация, которую в 1960-е гг. получали ответственные за «религиозный фронт» советские чиновники, этот тезис подтверждала. Так, в 1961–1962 гг. Уполномоченным по делам религиозных культов было выявлено 9 незарегистрированных, но фактически действующих религиозных обществ и групп старообрядцев (в основном беспоповского согласия). Таковые располагались в с. Введенская Белица, с. Крупец, с. Камышное Беловского р-на, д. Дерлово и д. Шумское Золотухинского р-на, с. Благодатное Кореневского р-на, с. Никольское Поныровского р-на, хут. Красная Степь Ржавского сельсовета Пристеньского р-на, д. Приходько Хомутовского р-на (24). В 1962 г. была «обнаружена» община в с. Пушкарное (25). В своём докладе Совету Уполномоченный отмечалось, что 4 снятые с регистрации в 1948–1960 гг. общины старообрядцев-беспоповцев «продолжают свое существование, никакого их распада на самом деле не было», и были сняты они с регистрации «с целью показать видимость благополучия» и «успехи в идеологической работе по отрыву верующих от религии» (26). В некоторых случаях власти сталкивались с удивительной стойкостью религиозных традиций. Например, Уполномоченный в справке в Курский Областной комитет коммунистической партии писал следующее: «Колхоз «Дружба» объединяет 14 населенных пунктов, 710 дворов. На территории колхоза ведет свою работу «община древлеправославных христиан беглопоповского согласия (старообрядцев)» Дмитрия Солунского», в с. Чаплыгино… Население колхоза весьма религиозно. Об этом говорит тот факт, что 90% колхозников в домах имеют иконы, в том числе 10 членов КПСС. Население регулярно справляет религиозные праздники и обряды…. На центральной усадьбе колхоза расположен колхозный клуб, старообрядческая церковь, школа и библиотека (в здании клуба). Клуб не отапливается, в нем невозможный для занятий холод, плохо оборудован и представляет из себя жалкий вид, в то время как старообрядческая церковь регулярно и хорошо отапливается, и в ней созданы все необходимые условия для посещения верующих. В течение 1965 года в старообрядческой церкви по скромным данным церковников было произведено 250 различных треб, в том числе 3 случая освящения вновь построенных домов, 15 крещений младенцев, 6 случаев отпевания умерших в храме, 38 исповеданий, 15 общих молебен, 17 заказных панихид, 10 сороковых молитв, 115 освящений куличей и пасх, церковь получила от совершения религиозной обрядности 1140 рублей дохода и обеспечила себе сносное существование…Библиотека, школы, правление колхоза, коммунисты и комсомольцы не выписывают ни одного экземпляра журнала «Наука и религия»… В течение ряда лет священник старообрядческой церкви был серьезно болен и была возможность закрыть церковь, если была бы проведена соответствующая работа с церковным активом. Но работа не велась, и верующим удалось вместо больного и престарелого священника нанять из Пермской области епископа, который ныне исполняет должность священника» (27).

Впрочем, в большинстве старообрядческих общин (в первую очередь тех, которые располагались в населённых пунктах с преобладанием нестарообрядческого населения) в 1960-е гг. довольно явственно обозначились кризисные явления. Например, в 1964–1968 гг. число членов Льговской старообрядческой общины определялось Уполномоченным то в 100, то в 120, то в 150 человек (28). Так, на праздник Крещения (Богоявления) 1965 г. Льговскую старообрядческую церковь посетило около 100, а на Пасху того же года около 200 человек, причем 30–35% из них составляли жители самого Льгова, а 65–70% – жители окрестных сел (29). В 1974 г. Льговскую церковь регулярно посещали лишь 12–15 человек, а на Рождество и Пасху – 60–80. А местный священник в том же году с грустью констатировал: «Последнее время вера падает, народ скудеет» (30).

Также в 1964–1968 гг. в общинах беспоповского согласия, по сведениям Уполномоченного, богослужения проводились крайне редко, «в дни некоторых двунадесятых праздников и в «родительские субботы» (31), а число верующих-старообрядцев в них в сравнении с беглопоповскими общинами было невелико – от 7 (в хут. Красная Степь Ржавского сельсовета) (32) до 100 человек (в с. Пушкарное) (33). Исключение относительно числа верующих составляли только общины деревень Шумское (около 60 человек) и Дерлово (около 250 человек) (34), которые, впрочем, беспоповскими числились лишь постольку, поскольку священников там никогда не было (жители этих деревень в большинстве своем беспоповцами себя не считали). В 1968 г. Уполномоченный отрапортовал в Москву о «распаде» 6 из 9 находящихся на территории Курской области незарегистрированных обществ старообрядцев-беспоповцев (35). В 1974 г. житель с. Пушкарного (член Совета Пушкарской общины старообрядцев-беспоповцев) И.М. Золотарев писал: «…молитвенные собрания проводятся только по праздникам и отличаются большой скудостью. Наставник общины старый, бездеятельный, да дело не только в наставнике, видно вера наша уже отпадает» (36).

Причин «оскудения» религиозной жизни в сельских старообрядческих общинах было несколько. Антирелигиозная политика советских властей, безусловно, сыграла тут весьма значительную роль, однако имелись и другие факторы, определившие наступивший кризис.

Во-первых, уже в 1960-е гг. начала явственно ощущаться нехватка людей, которых можно было бы назвать носителями старообрядческих церковно-бытовых традиций. С каждым годом пожилых людей, воспитанных в досоветское время, становилось все меньше, на смену им начало приходить поколение, появившееся в 1920-е, 1930-е гг. Его представители выросли в условиях, когда традиционное религиозное воспитание и воцерковление часто оказывалось невозможным. Мало осталось священнослужителей, уставщиков и наставников – хранителей основ веры, поскольку многие из них были репрессированы в предшествующие десятилетия, а средний возраст оставшихся оказался весьма преклонным. Во-вторых, разрушающее воздействие на традиционный уклад жизни в сельских старообрядческих общинах оказали урбанизационные процессы. В конце 1950-х–1960-е гг. реальностью стал массовый отток сельских жителей в город, обусловленный как нуждами растущей промышленности, так и тяжёлым положением в селе. Урбанизация забрала из сельской местности наиболее активную часть населения, преимущественно молодежь. Возвращавшиеся на «малую родину» старообрядцы (после обучения в средних специальных или высших учебных заведениях, работы на предприятиях) уже в какой-то мере являлись носителями «городской» культуры. Тем более это относилось к специалистам, присылаемым в сёла по распределению (учителям, врачам, агрономам, инженерам, рабочим и т.д.). Приезжая, они привносили в сельскую жизнь новые культурные нормы, отношения, ценности, часто противоречащие традиционным старообрядческим устоям. Проводниками новой «городской» культуры также стали распространившийся сельские клубы, кинематограф, радио, а с 1970-х гг. – телевидение.

В результате к 1980-м гг. сельские старообрядческие общины Курской области пришли лишь с воспоминаниями о своих былых масштабах и полноте церковной жизни. Согласно неполным данным Курской Духовной Консистории, в 1916 г. в Курской губернии было 27503 старообрядца (37). К началу 1920-х гг. они были объединены в 40 старообрядческих общин, из которых 19 относились к беспоповскому согласию, 14 – к «беглопоповскому» и 7 – к «белокриницкому». В 1948 г. в Курской области числились 4 зарегистрированные беспоповских общины и 5 незарегистрированных, 4 зарегистрированные «беглопоповские» общины и 2 незарегистрированные (38). При этом число верующих-старообрядцев определялось Уполномоченным в зарегистрированных общинах в 1500 человек (39) и в незарегистрированных общинах приблизительно в 1000 человек (40). С 1961 г. по 1988 г. на территории Курской области существовало только три зарегистрированных религиозных общества «беглопоповского» согласия и одно – белокриницкого согласия с общей численностью 1200 человек в 1988 г. (41).

Статистика отражает и постепенную деградацию церковной жизни. В частности, согласно данным Уполномоченного по делам религиозных культов, в течение 1963 г. во всех 4 зарегистрированных религиозных обществах старообрядцев было совершено 74 крещения младенцев, 5 венчаний, 43 «отпевания» (погребения) в храме и 20 заочных «отпеваний» (погребений) (42). В 1978 г. в тех же самых четырех старообрядческих религиозных обществах было совершено 10 крещений, 2 венчания, 25 очных и 49 заочных погребений («отпеваний») (43), а в 1980 – 9 крещений, 22 очных и 17 заочных погребений и ни одного (!) венчания (44). Конечно, многие требы и таинства совершались в советское время тайно и не могли быть учтены чиновниками. Однако, это в равной степени справедливо и для 1960-х гг., и для 1980 г. Поскольку в первом случаи цифры явно больше, чем во втором, следует констатировать явный упадок в культовой жизни старообрядцев.

В конце 1980-х гг. деятельность сельских общин «ревнителей старины» Курской области активизировалась, однако удар, нанесенный по «старой вере» в советскую эпоху, оказался слишком серьезным для того чтобы можно было говорить о масштабном восстановлении старообрядческого мира в регионе.

Примечания

1. См.: Апанасенок А.В. «Старая вера» в Центральном Черноземье: XVII–начало XX в. Курск, 2008. С.147–155.

2. Емельянов С. Н. Попытки модернизации органов церковного управления Русской Православной Церкви в условиях религиозной политики государственных органов власти в годы Гражданской войны (1917–1920). Курск, 2002. С.100.

3. Масальская А. С. Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. М., 1996. С.179.

4. Государственный архив Курской области (ГАКО). Ф.Р-1954. Оп.1. Д.81. Л.1.

5. Там же.

6. Фраза протопопа Аввакума из его «Жития», измененная в соответствии с новыми реалиями. Теперь уже не Никон и его помощники, а большевики воспринимались как слуги антихриста.

7. Церковь, общество и власть в советской России (1918–1937). Сборник документов. М., 2004 . С.203–204.

8. Цыпин В. Русская Православная Церковь. 1925–1938. М., 1999. С.191.

9. См. дела о закрытых и действующих храмах: ГАКО. Ф.3322. Оп.4. Д.1, 2, 4, 5, 6, 7, 20, 30, 55.

10. См.: ГАКО. Ф.Р-5200. Оп.1. Д.43.

11. Краткое жизнеописание святого священномученика Пансофия, епископа Ростова–на–Дону и Курского, канонизированного Освященным Собором 2004 г. // Древлеправославный календарь. Клинцы, 2005. С.140.

12.См.: Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф.796. Оп.442. Д.1974. Л.15.

13. ГАКО. Ф.Р-5027. Оп.2. Д.2. Л.84.

14. Там же. Л. 88.

15. Просужих П. И. Современное сектантство и его реакционная роль. Курск, 1951. С.33.

16. Там же. С.34.

17. Поспеловский Д. Православная Церковь в Истории Руси, России и СССР. М., 1996.С.318.

18. ГАКО. Ф.Р-5027. Оп.2. Д.2. Л.174, 177.

19. Там же. Л.369

20. Там же. Ф.Р.-5200. Оп.1. Д.43. Л.73

21. Там же. Л.38; Д.62. Л.118.

22. ГАКО. Ф.Р-5200. Оп.1. Д.43. Л.72,73.

23. Там же. Д.74. Л.34.

24. Там же. Д.80. Л.41.

25. Там же. Д.84. Л.29.

26. Там же.

27. ГАКО. Ф.Р.-213. Оп.1. Д.2. Л.43–53. Текст этого интересного документа приводится с некоторыми сокращениями, опускаются сетования Уполномоченного на плохую работу партийной ячейки и рекомендации по проведению «научно-атеистической пропаганды» среди населения.

28. ГАКО. Ф.Р.-5200. Оп.3. Д.23. Л.48,.60; Ф.Р.-213. Оп.2. Д.1. Л.37.

29. ГАКО. Ф.Р.-213. Оп.1. Д.3. Л.54, 78.

30. ГАКО. Ф. Р-5027. Оп.2. Д.2. Л.93, 331.

31. ГАКО. Ф.Р.-5200. Оп.3. Д.23. Л.73, 74, 75, 81, 82, 94, 96, 101.

32. ГАКО. Ф.Р. -5200. Оп.3. Д.23. Л.38; Ф.Р.-5200. Оп.3. Д.12. Л.134, 136.

33. ГАКО. Ф.Р.-5200. Оп.3. Д.23. Л.38, 40, 50, 51; Ф.Р.-213. Оп.1. Д.13. Л.5.

34. ГАКО. Ф.Р.-213. Оп.1. Д.13. Л.5; Ф.Р.-5200. Оп.3. Д.23. Л.53.

35. ГАКО. Ф.Р.-213. Оп.1. Д.23. Л.45.

36. ГАКО. Ф.Р-5027. Оп.2. Д.2. Л.333.

37. РГИА. Ф.796. Оп.442. Д.2754. Л.31.

38. ГАКО. Ф.Р.-5200. Оп.1. Д.43. Л.6, 48–50; Ф.Р.-5027. Оп.2. Д.2. Л.104.

39. Там же. Д.43. Л.6.

40. Там же. Д.43. Л.48–50

41. ГАКО. Ф.Р.-213. Оп.1. Д.166. Л.6.

42. ГАКО. Ф.Р.-5200. Оп.1. Д.87. Л.4.

43. ГАКО. Ф.Р.-213. Оп.1. Д.148. Л.6.

44. ГАКО. Ф.Р.-213. Оп.1. Д.166. Л.6.

© Апанасенок А.В. Апанасенок Е.С.