О старообрядцах, осевших на томской земле в разное время, начиная с конца ХVII в., мне уже доводилось неоднократно писать (1). В конце ХIХ в. профессор богословия Томского университета Д.Н. Беликов (2) писал, что раскол распространился в Томской губернии, «не исключая угрюмого и пустынного Нарымского края». Значение этого края как более надёжного места для жизни, удаленной от мирской суеты, возросло с начала ХХ в. в связи со многими бурными событиями этого времени. В 1909 г. В. Рубчевский (3), объезжая бассейны рек Чаи и Парабели, писал, что русское население этой тайги состоит преимущественно из «религиозных отщепенцев». Характеристики, зачастую нелестные, исследователей и наблюдателей прошлого не отражали и малой части лишений, которые пришлись на долю скитальцев-староверов.

Материалы этнографических экспедиций Томского госуниверситета (далее МЭЭ ТГУ), проведённых мною в 1974–2003 гг. на территории Томской области, содержат записи рассказов староверов и позволяют предоставить слово им самим. В 1982 г. в пос. Березовка Каргасокского района Томской области о своей жизни рассказала Махонина (Томилова) Александра Филипповна, 1914 г.р., русская из старообрядцев. Александра Филипповна была одета своеобразно и отличалась по внешнему виду от своих пожилых сверстниц-старушек. Выгоревший старинный кашемировый платок был повязан концами под подбородком, с большими складками на висках, а под ним явно была надета шапочка типа сашмуры, так что голова выглядела большой. Фланелевая кофта навыпуск, длинная темная юбка, резиновые калоши. Уже по внешнему виду я предположила, что она из староверов, что и подтвердилось при расспросе. Интересно было также слушать своеобразный, пермский её говор, такой же, как был у моей пермской бабушки. В возрасте четырех лет Шура приехала из Пермской губернии с родителями на Алтай, потом восьмилетней ее привезли в Чаинский район Томской области в пос. Атарму, в 14 лет переехали на Кенгу в пос. Усть-Кенга, потом в 1930-е гг. на р. Чузик в пос. Осипово (Плотбище). После этого жили в пос. Чурульке на р. Чижапке, а замуж вышла на р. Комбарс. В пос. Березовку приехала 12 лет назад к дочери. Так что географию, названия речек и селений Томской области она изучала по скитаниям своим и своих родителей. Что их гнало с одного места на другое? Сама Александра Филипповна затруднялась это определить, но говорила, что искали места, где можно было спокойно жить, «чтобы никто не мешал старые книги читать». И такие увесистые книги в обложках из дерева и кожи, с металлическими застежками, а также старинного письма иконы всюду перевозили с собой. И переселялись часто не по своей воле, а власти заставляли уезжать, «куда подальше».

Анна Филипповна рассказывает: «Мы жили не писались, не вставали на учёт, не платили налоги. В магазинах ничего не брали, всё своё было, лён выращивали, сами пряли и ткали. Сначала нас в 1920-30-е гг. не притесняли, хотя знали, что мы не писались. Когда к нам приезжали – отец книги старопечатные читал им, но ничего не притесняли. А потом, перед войной сказали – уезжайте отсюда подальше куда. Через р. Чузик переехали, там опять жили некоторое время. В войну мужиков всех взяли на фронт. Тогда уже записаны были, налоги стали платить. А раньше жили свободно, селились кучками: тут 2 семьи, ещё немного дальше семьи три». В пос. Осипово (ещё его называли Плотбище) сплавляли лес. Недалеко от него ещё есть посёлок Павло-Югино, сейчас там семьи три осталось» (4).

Александра Филипповна рассказала о селениях на р. Чижапке, о трудном и длительном процессе обработки льна, конопли для тканья холстов, о том, как приспосабливались к суровым климатическим условиям и стлали лён на следующий год.

«Когда с Алтая в Чаинский район приехали, там лён сеяли. Посев льна был числа 5 мая (по старому стилю), но смотря какая весна, то и числа 15 мая. Под лён отец всегда залог пахал, новую землю, а на старой сору больше родится, чем льна. В Чаинском районе земли хорошие были, чёрные, а здесь (имеется в виду Каргасокский район) плохие земли – беляк. Но лён тоже кое-где здесь выращивали. В Еремкине уже в колхозе лён выращивали. Для себя полдесятины льна сеяли…Первый год лён не слали, семя молотили и в клади складывали снопы. У нас год за год заходит, урожай этого года слали только на следующий год. Свежим не слали, а то он не вылёживается, а у старого жилочка тонкая, высохнет и быстрее вылеживается. Семя молотили молотилом, а в других местах его цепом звать. А у нас молотилом. Ручка у него метра полтора длиной, а само молотило 40 см длиной. Но молотилом дергается шибко, и мы с матерью чаще вальком на палатке зубили. Валек такой же, как для стирки белья. Молотилом на гумне молотили, а вальком: под палатку доски положишь и зубишь вальком.

Выдергаешь, повесишь книзу вершинкой на вешала сушить…Снопики делали из шести горстей, вначале клали несколько перекрученных слегка стеблей льна, выдернутых из борозды, коротких. На эту перевязку клали первую горсть под углом к перевязке. Вторую горсть клали также под углом, но с другой стороны. Затем укладывали также еще 4 горсти, и из шести горстей вязали снопик с уже готовой развилкой для сушки на вешалах. Некоторые делали большие снопы из 8 горстей и связывали сразу все вместе, но такой сноп плохо сохнет. В 6 горстей самое лучшее. В бабках или суслонах сушили хлеб, жито. А лён только на вешалах. Из льняного семени сбивали масло, в Чаинском районе, на Атарме был специальный завод для этого. Лен сеяли, когда хлеб уже посеян. Обычно лен не пололи, так как на ново все сеяли. На второй год здесь рожь или пшеницу сеяли. Созревание льна определяли по тому, что пёрышки – мелкие листочки по стеблю начинали желтеть и отваливаться. Одновременно желтели головки льна и шабаркали – звенели при потряхивании. Свежим лен не стлали, но иногда его заваливал снег, не успевали убрать. Если при этом земля замерзнет сразу, то он не испортится, долежит до весны. А на талую землю упал – то сгниет. В кладях высушенный лен хранили всю зиму. Снопов по 90, весь урожай одного года складывали в одну кладь. Сверху его закрывали сухой соломой, и он сухонько лежит.

Кладь укладывали вершинками друг к другу, а комлями наружу. Внизу под кладь укладывали лежки, а то и на ножках делали, чтобы мыши не грызли: семена кое-где оставались, и мыши грызли. К верху кладь сужалась как стожок. Сверху стожок закрывали ржаной соломой. А на следующий год, после сенокоса, где-то в августе этот лен стлали. Когда похолодня станет, а в жару не вылеживается. Когда пойдут росы, дождички, туманы. Когда туманы – он чернеет, туманов нет – белеет. Стелили бороздками, рядами, чтобы не путалось. Слой как можно тоньше, чуть не в одну соломинку, а то одна сторона вылеживается, а другая нет. Лежит обычно три недели. Свежий не стлали, он дольше лежит, не путались с ним, ни разу не пробовали даже стлать, а то не долежит. В конце лежки проверяли: если останется кострика, когда помнешь – можно убирать. Он такой бусый по цвету становится, а когда изомнешь – весь блестит. Если семя не надо, некоторые сразу стлали, но мы не делали так, головки мять мешают. Лен некоторые мочили, но мы не мочили, только коноплю мочили. После стланья собирали лен в большие снопы, связывали в вязанки и везли сушить в баню. Сушили на жердушках, комелек книзу, а вершинка вверх, стоя сноп сушили, а лежа он не просохнет. Баню топили два раза – утром и вечером…Иногда и лен сушили в овинах, но с ним волокиты много, головки путаются. Потом лен мяли на мялках с ножками, две щечки и язык. На Комбарсе, вышла замуж, там видела мялки с деревянным валом, из березы вырубишь, и мужики палками крутили. А трепать ещё тяжелее. Лён длинный, крепкий, отшалкивает только. Трепали сразу же в передбанке, где мяли. Это делали все в сентябре, а чесали в бане уже позднее, в октябре, ноябре, когда картошку уже выкопаешь. До этого времени обтрепанный лён так и лежит в передбанке. После трепания он влажный был, поэтому его снова подсушивали перед чесанием и начинали чесать.

У нас, перемских, были железные щетки для чесания льна, и после них пачесала лён на щетинной щетке. А вот у свекрови был для чесания деревянный гребень. Она была из Костромской губернии, там было так заведено. Мялки и трепала у нас одинаковые были, вместе делали, а как чесать – каждая на своём, по разному чесали. Я – на щётке, а на гребне и не пробовала. А свекровь – на гребне лён начешет и мочки делает. Потом и прядёт с гребня. Они приехали в Сибирь ещё до нас, сын её (муж А.Ф.) родился здесь. Приехали примерно в конце ХIХ в. Они тоже нигде не писались, тоже были староверы. Здесь мало было русских, по рекам остяки все больше жили. Все названия были даны остяками – Чурулька, Чижапка и др.

При обработке льна на трепале получались отрепья – грубые волокна. Из железной шетки – изгреби более тонкие волокна, из щетинной – пачеси, самый лучший лён. Кудель хранили на полках, жердях в амбаре, просто закрывали чем-нибудь сверху, коробок специальных для этого не было. Сейчас только половики ткут, да и то мало».

Анна Филипповна сама ткала ещё недавно половики, по 6 метров в день. Сейчас уже не ткёт, хотя просят многие соткать половики. Хорошо ткать тяжело, и руками, и ногами работаешь. В пос. Усть-Чижапке ещё недавно Зверева ткала половики, тоже многие просили ее соткать. Тряпок у всех много, ещё хорошие, жалко выбрасывать, нарезают лентами на половики.

«Пряли попервости все на веретене. Вышла замуж – купила самопряху. Там в вершине Комбарса д. Котова была. В ней Мальцевы такие самопряхи делали. Они тоже не писались, тоже староверы, костромские были. Там-то, в костромской губернии они писались, а сюда приехали, по старым книгам стали читать, и писаться не стали. Они сами, как и мы, как и свекровь, сюда приехали. Никто их не высылал, просто сами уезжали подальше, чтобы им не мешали старые книги читать. Свое хозяйство вели, сами себя всем обеспечивали. Эти Мальцевы, они самопряхами и жили. У них никакого другого хозяйства не было. Для всех самопряхи делали, такие большие стоячие, все беленькие – краски не было. Точили на специальном токарном станке, который был у них. Колесо с точеными пальчиками – перекладинами.

У свекрови фамилия была Махонина, у Анны Филиповны девичья – Томилова, ещё там Потеряевы жили. Ну и другие семьи были, не помнить фамилии всех. Габовых ещё знала.

Использовали и непряденую кудель, на изгребе, например, стежили и одежду, и одеяла. Красили холст: кору с краснопрутника наскоблишь, напаришь – холст туда. А потом идёшь на речку, грязь – ил со дна в корыто накладёшь, и холст из коры туда затолкаешь. Полежит, прополоскаешь и черное получится. Холст ткали «в елочку», в 4 ниченки, а не в две, чтобы попрочнее был. Одежду сошьешь – хоть холщево, но всё новое, не в заплатках, как у многих было. Мы сами себе всё делали. И даже меняли холст на картошку. Это когда налог картошкой надо было сдавать, чтобы её на себе не тащить далеко. Приходили в пос. Скит на Чузике под Пудино, и меняли холст на картошку. Потом её сдавали. А в Скиту всякий сброд жил, не староверы, но были и такие, разные там жили.

Родители в Перми носили лапти, а сама уже не носила. С Расеи в Барнаул приехали – дед плёл, а отец уже не носил. В Расее из липы плели, а здесь, в Чаинском районе – из акации, желтым цветет. А сверху ещё слой бересты выковыряешь. Но всё равно не прочные.

Конопли выращивали немного: семя – на масло, а из волокна верёвки только делали. И посконь тоже только на верёвки, холст не делали. Коноплю мочили в озере или в заводи, тихом месте реки. Верёвки на станке отец делал. На поперечной доске с тремя дырочками было три палочки и три ручки. На концы трёх ручек надевали дощечку с тремя дырочками и крутили в три пряди верёвку. А на другом конце мы одной ручкой крутим. Верёвок много надо было: воз сена перевязать и пр. Крапиву здесь не обрабатывали, не слышала. Может быть, остяки раньше обрабатывали. Осоку мы в обувь не стелили, это тунгусы так носили, говорят тепло ноге. А вот пол мыть мы собирали такую осоку, её так и называли «половая трава». В Чаинском районе в чистых березняках были кочечки, на них трава вырастала высокая. К осени вся кочка рассыпалась. Траву эту собирали и мыли пол. Из камыша ничего не делали. Из черемухи драли тонкие стебли и плели корзины. Из бересты шили куженьки, кузова, которые носили на лямках и на крошнях – подставках из дуг. На крошнях даже лучше, а на лямках давит на спину. Куженьки были на полведра, на ведро, их сшивали из бересты» (5).

Рассказ А.Ф. Махониной дополняет её соседка Колмогорова Мария Константиновна, 1922 г.р., русская, приехала с родителями из г. Омска в 1932 г., работала воспитателем в Усть-Чижапском детском доме. Родители приехали в Сибирь из Воронежской губернии примерно в 1880-е годы.

«Мария Константиновна рассказала о А.Ф. Махониной – тете Шуре, которая жила раньше в Усть-Чижапке по соседству. Махонина рассказывала М.К., как ею крестили при выходе замуж за старовера. Сама она была, по-видимому, в православии или в другом старообрядческом толке. При выходе её замуж необходимо было принять водяное крещение. А дело было зимой. Надели на неё длинную холщевую рубаху с рукавами, длина рубахи до пят, тогда ведь без штанов ходили. Сделали прорубь, в неё опустили лестницу до самого дна, ну там не глубоко было, только чтобы с головой скрыло. И вот она, тётя Шура, по этой лестнице спустилась в прорубь, да так, чтобы с головой скрыло. Так надо было. И так три раза: вынырнет и опять окунется. Рядом их старичок, как у нас священник, стоит, молитвы читает. Потом её сразу же в шубу, на коня и в дом. Вот так крестилась тетя Шура в старообрядческую веру.

Здесь в п. Усть-Чижапке из старообрядцев ещё Захаров Макар Федорович, которому недавно исполнилось 100 лет. Это человек с очень умелыми руками, точит веретена, вырезал флюгер. Он живет по соседству, с М.К. в дружбе. Он говорит, что у староверов перед смертью положено исповедоваться, чтобы все грехи отпустить. Шутит, что ему не перед кем исповедоваться, поэтому и живет долго. У Захарова есть старинные книги – часослов и другие. Он из староверов, очень приветливый старичок, подарил для музея флюгер в виде Аники – воина с секирой и мечом в руках. У него есть иконы, в том числе металлический складень» (6).

О том, как женщинам из староверов в таёжных условиях приходилось не только вести домашнее хозяйство, но и охотничать, рассказала Ярославцева Анна Анфимовна, 1908 г.р., русская – «тюменская урожденка», из староверов, в пос. Березовке живет уже лет 14–15.

«Маленькой, в возрасте двух-трёх лет привезли её сюда из-под Тюмени. Жили на р. Салате, на охотбазе. Раньше по р. Чижапке много было староверов. Есть знакомые староверы в Парбиге (Хохловы), в Бакчаре живёт свекровь А.А. и Горбуновы из староверов. Здесь в Березовке староверы: Первухина Евдокия Гурьяновна, Суханова Екатерина.

А.А. с 16-ти лет пошла с братом охотничать. Из всех видов деятельности, а А.А. умеет и прясть, и ткать, и вышивать, и лён обрабатывать, и печь может сложить. Охота ей понравилась более всего. Она говорит: ,,Даже сейчас, когда рассказываю об охоте – молодею“. Из-за охоты она и осталась здесь жить, никуда не поехала. Проездом по путевке на курорт она заезжала как-то на родину – в Тюмень, хотя сама там уже ничего не помнит. Нашла родственников, которые знали её отца. Но не осталась там, здесь и люди нравятся, всю жизнь здесь прожила, помогали ей, когда трудно было.

В молодости два раза приходилось ходить на медведя. Вчетвером, со своим братом и с Деевыми, подняли из берлоги медведя. А когда шла в первый раз на медведя, всю дорогу смеялась и шутила, вот, мол, какие охотнички! Парни-то знали, что когда на медведя идешь, нельзя смеяться, говорили ей, а она не унималась. И на этой первой охоте на медведя А.А. и Деев только благодаря своей ловкости спаслись – успели вовремя отскочить. А.А., хотя было ей всего 16 лет, не растерялась, сумела вытащить зубами застрявший патрон и выстрелить в медведя. После этого случая А.А. крепко запомнила, что когда идёшь на медведя – нельзя смеяться. А.А. была удачной охотницей, приходила увешанная глухарями и косачами. Раньше косачей видела за 200-300 метров, а сейчас зрение стало плохое. В войну охота очень её выручала, не так сильно было голодно, как другим. И медаль за доблестный труд получила в это время.

На охоту ходила в юбке и штаны ещё вниз ,,подъодевывала“». Юбка намокала, мешала, шуршала, но все равно не решалась ходить только в штанах, нельзя было так ходить женщинам у староверов. Только в последние годы стала ходить уже только в штанах. Медведей добывали, а сами ни мясо их, ни сало не ели. За грех считалось у староверов есть мясо зверя с когтем, потому что лапа у него такая – с когтями. И мясо, и сало, и шкуру медвежью – все сдавала» (7).

Дорога на верховья Васюгана, издавна известная староверам с «Тарской стороны» (8), работала и в ХХ в. Об этом рассказали жители пос. Усть-Чижапка. Иняев Е.Г., 1900 г.р., мордвин, приехал в 1925 г. из Кыштовского района (ныне – Новосибирская область), пос. Усть-Чижапка Каргасокского района Томской области:

«Ехали по зимней дороге на лошадях. Ехали сами, не из спецпереселенцев. Жил в Забегаловке, с 1979 г. сюда в Усть-Чижапку переехал. Дорога из Кыштовки: Кыштовка – Орловка – Черновка, потом на Васюгане первый посёлок Игол наывался, там избушка была, ямщики всегда останавливались, кормежка для лошадей там была. До Игола ещё были Шастинское, Черемшанка, в них домов по 5–6 было, и жили только русские. Речка Уй, по ней зимняя дорога, от Уя – на речку Игол, по Иголу – на Черталу. С верховий Васюгана можно было пройти на верховья Чижапки и дальше по Чижапке летом лодкой. Остяки в Забегаловке жили: Караулов, Ангалины, Икаличевы, это все ханты, не селькупы. В верщине Чижапки жил на озере Мирном старик Гарасим. Русские приходили с Кыштовского района рыбу покупать, постом есть. Мы туда не ходили» (9).

Рассказывает Сухушин В.А., 1915 г.р., русский – нарымчанин из Парабели, пос. Усть-Чижапка Каргасокского района Томской области:

«Пос. Шкарино – спецпереселенцы с 1931 г. Сейчас этого поселка нет. Было более 30 домов. Спецпереселенцы в нем были омские, новосибирские, из Алтайского края. Сначала их завезли с вершины Васюгана, со стороны Омска, на лошадях, по старому пути в Тарскую сторону. Весной они тем же путём посбежали обратно. Тогда их завезли другим путём: по Иртышу вниз до Оби, по Оби до устья Васюгана и по Васюгану вверх, но уже не до самой вершины. Старовер Деев по р. Салату жил. Озеро Мирное – центр старообрядцев. Сбежали туда беляки после гражданской войны. Скиты там были. Остяки и русские помирились на этом озере – поэтому Мирное назвали. По р. Чузику, в вершине, было много староверов» (10).

Даже из этих небольших материалов по истории освоения русскими таёжного Нарымского края можно сделать вывод, что староверы оставили заметный след в земледельческих традициях и некоторых направлениях промысловой деятельности. При всей своей закрытости и упорности староверы вступали в контакты и многому учились у местного населения. Одновременно сами старообрядцы зачастую служили примером для местных старожилов своим трудолюбием, терпеливостью и стремлением к самообеспечиванию. Потомки староверов до сих пор живут во многих селениях Томской области и характеризуются как добрые семьянины и хорошие труженики в любой сфере деятельности.

Примечания

1. Бардина П.Е. Быт русских сибиряков Томского края. Томск, 1995. С.20–21; Она же. Васюганские тропы староверов // Земля каргасокская. Томск, 1996. С.280–284; Она же. Старообрядцы Томского Приобья по этнографическим материалам // Старообрядчество: история и современность, местные традиции, русские и зарубежные связи. Материалы III Международной научно-практической конференции. Улан-Удэ, 2001. С.112–113.

2. Беликов Д.Н. Старообрядческий раскол в томской губернии (по судебным данным) // Известия Томского университета. 1895. Кн.7. Отд.2. С.1.

3. Рубчевский В. 1909. С.39.

4. МЭЭ ТГУ. 1982. Тетр.1. Л.4–14.

5. Там же. Л.4–14.

6. Там же. Л.15–23.

7. Там же. Л.35–64.

8. Орлова Е.Н. По Нарымскому краю // Сибирские огни. 1926. № 1–2. С.201–226.

9. МЭЭ ТГУ. 1982. Тетр.1. Л.48–54.

10. Там же. Тетр.2. Л.2–13.

© Бардина П.Е.